«Всё, о чём вы суетитесь в миру – это ничего не стоит». Разгадка всех пушкинских намёков

Программа Марины Михайловой

«10 минут с Пушкиным»

Стихотворение «Из Пиндемонти» («Не дорого ценю я громкие права…»)

Эфир: 5 мая 2024 г.

АУДИО + ТЕКСТ

Ольга Суровегина:

«10 минут с Пушкиным». Каждый день. Вспоминаем, читаем, размышляем.

Марина Михайлова:

Светлое Христово Воскресение.

Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…

Это стихотворение было написано 5 июля 1836 года, напечатали его много позже, в России в первый раз оно было напечатано в 1855 году. Оно входит в Каменноостровский цикл. Поэтому его необходимо читать в контексте христианском, что практически никогда я не встречала в литературе о Пушкине и об этом Каменноостровском цикле. Но эти стихи вполне раскрывают свой смысл именно рядом с такими стихотворениями, как «Как с древа сорвался предатель ученик…», как «Отцы пустынники и жены непорочны…», как «Мирская власть». Стихи, которые говорят о Пасхе, о смерти и воскресении Христа, помогают нам понять, о чём же стихотворение «Не дорого ценю я громкие права…». Это стихи о стоянии в свободе, которую даровал нам Христос, и практическое руководство, как жить с Богом.

Это не я сказал, это вот великие мои предшественники

Обычно это стихотворение публикуется с заглавием «Из Пиндемонти», но оно, как правило, заключается в скобочки, потому что сам Пушкин так это стихотворение не называл, поскольку он его не напечатал, то есть мы не знаем, каким образом Пушкин бы его озаглавил. Но Пушкин хотел, чтобы это стихотворение было опубликовано, поэтому он ищет какое-то такое заглавие, которое позволит обезопасить очень радикальное содержание этих стихов. И сначала Пушкин пишет «Из Alfred Musset», потом пишет «Из Пиндемонти». Понятно, что ни Альфред Мюссе, ни Пиндемонти ничего такого не писали, но Пушкину хочется отодвинуть упреки цензуры: это не я сказал, это вот великие мои предшественники. Стихотворение это по содержанию своему скорее отсылает нас к Горацию, к его «Оде к Меценату», но об этом мы чуть позже скажем.

Мирская свобода им ценится недорого, политические права – совсем не интересны

Итак, «Не дорого ценю я громкие права» – вот эта тема, дорого или дёшево что-то ценится, нас сразу отсылает к Новому Завету, «помните, что вы куплены дорогой ценой, – говорит апостол Павел, – стойте в свободе, которую даровал нам Христос». Наша свобода, наша радость – очень дорогая, и поэтому Пушкин говорит, что мирская свобода им ценится, напротив, недорого. Дорога свобода внутренняя, политические права – совсем не интересны. Во-первых, они громкие, то есть это болтовня, это празднословие, по большей части. И мы с вами увидим, что ключевые понятия этого стихотворения – это права, свобода и счастье. «Не дорого ценю я громкие права, от коих не одна кружится голова», кружить голову – это занятие лукавого, если честно. Отцы пустынники, напротив, трезвятся. И, заметьте, «кружится голова». Главный орган человеческого восприятия жизни – это сердце, Пушкин об этом очень хорошо знает. Но политические свободы, так называемые «права человека» – они кружат голову, это не про сердце, не про глубинную человеческую жизнь, это обольщение рационализма. «Я не ропщу о том, что отказали боги мне в сладкой участи оспоривать налоги или мешать царям друг с другом воевать», смотрите: «я не ропщу», ропот – это вообще-то слово из религиозной речи, и дальше Пушкин говорит «я не рощу о том, что отказали боги», боги – это отсылка, конечно, и к Горацию, но в то же время это намёк на то, что искать земной власти и ставить свою жизнь в зависимость от мирской свободы – это язычество, служение богам, а не единому живому Богу. Хочется спросить, а что плохого в том, чтобы оспоривать налоги? Может быть, они как раз будут уменьшены и народ вздохнёт, а уж тем более хорошо, наверное, «мешать царям друг с другом воевать», будет мир тогда. Но плохо одно – когда забота о справедливости налогов или о прекращении войны царей становится формой власти, то тогда человек начинает этой властью услаждаться и он попадает под иго сатаны. Власть не может быть сладкой, она должна быть горька, потому что это иго и ярмо, которое наложено Богом. Как только человек начинает услаждаться властью, любой властью: спорить в парламенте или миротворчествовать, или ещё чем-то заниматься, но с властью, вот как только человек услаждается властью – всё, он зависит от князя мира сего. Спорить, мешать воевать – всё это проявления силы и власти.

Как бы ты ни заботился и ни подпрыгивал – судьбы Рима определяются богами, а поэтому займись тем, что в твоей власти, что ты можешь изменить, и радуйся – «сей день я прожил», а что будет завтра – это не от меня зависит

Пушкин очень хорошо знал «Оды» Горация и переводил их даже, в отрывке «Цезарь путешествовал…» он переводит одну из горациевых од, и вот Гораций в «Оде к Меценату», в восьмой, говорит следующее: брось заботы все, человек ты частный, не волнуйся ты за народ, текущим насладися днём и его дарами, брось свои думы. Или в другой оде, которую Пушкин начинал переводить даже, начинается этот фрагмент у Пушкина «Царей потомок Меценат…», Гораций говорит Меценату:

Тебя заботит, лучше какой уклад
Для граждан: ты ведь полон тревог за Рим;
Готовят что нам серы, бактры,
Киру покорные встарь, и скифы.
Но мудро боги скрыли от нас исход
Времен грядущих мраком густым: для них
Смешно, коль то, что не дано им,
Смертных тревожит. Что есть, спокойно
Наладить надо; прочее мчится все,
Подобно Тибру: в русле сейчас своем
В Этрусское он море льется
Мирно, — а завтра, подъявши камни,
Деревья с корнем вырвав, дома и скот —
Все вместе катит: шум оглашает вкруг
Леса соседние и горы;
Дразнит и тихие реки дикий
Разлив. Проводит весело жизнь свою
Как хочет тот, кто может сказать: сей день
Я прожил, завтра — черной тучей
Пусть занимает Юпитер небо
Иль ясным солнцем, — все же не властен он,
Что раз свершилось, то повернуть назад;
Что время быстрое умчало,
То отменить иль не бывшим сделать.

По существу к чему Гораций призывает Мецената? Он говорит ему: живи одним днём, потому что ты не можешь изменить установлений божественных, как бы ты ни заботился и ни подпрыгивал – судьбы Рима определяются богами, а поэтому займись тем, что в твоей власти, что ты можешь изменить, и радуйся – «сей день я прожил», а что будет завтра – это не от меня зависит.

Забота о справедливости налогов или о прекращении войны – и человек попадает под иго сатаны. Спорить в парламенте или миротворчествовать – зависеть от князя мира сего

Дальше Пушкин говорит: «И мало горя мне, свободно ли печать морочит олухов, иль чуткая цензура в журнальных замыслах стесняет балагура». Это, конечно, ирония по поводу свободы слова. Свобода слова, с точки зрения Пушкина – это некоторая ловушка, это псевдосвобода. Вот сразу вам скажу, что Пушкин сложно относился к цензуре, он понимал, что в каких-то случаях она нужна и благотворна, в каких-то случаях, ну, особенно если цензор злонамерен или глуп, это очень тяжёлое бремя, иго для писателя, но, в конечном счёте, Пушкин говорит о том, что печать всегда морочит олухов, не так, дак иначе. Поэтому есть ли цензура или цензуры нет – результат один: плутовство в этой самой «прессе», свободной или несвободной. А, кроме того, Пушкин говорит: журналисты – это балагуры. Кто такой балагур? Тот, кто говорит несерьёзно, кто болтает. Он и сам был журналистом и поэтому он слишком хорошо знал, чего стоят так называемые «средства массовой информации». И Пушкин говорит: «Всё это, видите ль, слова, слова, слова». Это цитата из «Гамлета».

И Пушкин говорит, что вся вот эта свободная или несвободная печать – это всё болтовня, «слова, слова, слова»

Интересно, между прочим, что и Пастернак в своих стихах из романа «Доктор Живаго» сближает Гамлета с событиями страданий, смерти и воскресения Христа, вот это знаменитое стихотворение «Гул затих. Я вышел на подмостки…», где он цитирует гефсиманское моление: «Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси». «Слова, слова, слова», – отвечает Гамлет на вопрос Полония «Что вы читаете, принц?» И Гамлет говорит: да слова всякие. И Пушкин говорит, что вся вот эта свободная или несвободная печать – это всё болтовня, «слова, слова, слова». А вот что настоящее, что не болтовня? «Иные, лучшие мне дороги права». Дороги – снова он говорит о ценности. В начале он говорит «недорого ценю я громкие права». Те – дешёвые, а какие – дорогие? Вот это обращение к ценности – оно очень важно. «Иные, лучшие мне дороги права, иная, лучшая потребна мне свобода». Вот это слово «потребна» тоже такое церковное, оно напоминает нам как Христос говорит Марфе: Марфа, Марфа, ты печёшься и заботишься о многом, а одно только нужно. По-старославянски это звучит как «единое на потребу». Вот слово Божье и любовь к Богу – это и есть «единое на потребу», одно только нужно. Всё, о чём вы суетитесь в миру – это ничего не стоит, и поэтому Пушкин называет вот эти дорогие права иными и лучшими, иные – то есть иномирные, от Царства Христова, ну и понятно, что лучшие.

Права и свободы – это же основа либерально-демократического дискурса. Но для Пушкина эти игрушки демократии не интересны

В этом стихотворении появляется и слово «права», и слово «свобода». «Иные, лучшие мне дороги права, иная, лучшая потребна мне свобода». Права и свободы – это же основа либерально-демократического дискурса. Революция 1789 года в Декларации прав человека и гражданина определила права и свободы. И в эти игрушки мы играем до сегодняшнего дня. Но для Пушкина эти игрушки демократии не интересны. «Зависеть от царя, зависеть от народа – не всё ли нам равно? Бог с ними». Вот в этом «Бог с ними» нам слышится и лёгкое презрение, и в то же время благословение отдать на волю Бога то, что мне не подходит: Бог с ними, я их не осуждаю, просто я этим не интересуюсь. И это очень важно тоже, потому что христианская любовь, вот та самая агапэ, это готовность признать право другого человека быть другим. Пушкин не говорит о том, что там – неправильно, здесь – правильно, просто он говорит, что мне с ними, там – неинтересно. А что интересно? «Никому отчёта не давать, себе лишь самому служить и угождать; для власти, для ливреи не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи». Вот тут нам хочется спросить: а что это за эгоизм такой – себе лишь самому служить и угождать. Это про что? Это не про эгоизм, а это про то, что Евангелие, евангельская свобода требуют от нас, чтобы мы не чужими мерками, вменёнными обществом или властью, или ещё кем-то, а собственным сердцем поверяли свою жизнь. Когда Господь говорит нам: возлюби ближнего как самого себя, – Он напоминает о том, что в тебе самом есть зёрна, семена Царствия. Если ты самого себя не полюбишь, то ты и ближнего не сможешь любить. Стать самим собой – это исполнить замысел Божий о себе, раскрыть в себе образ Божий и уподобиться Богу. Никому не служите, кроме Бога. Себе лишь самому служить и угождать – это что значит? Служить и угождать не своим прихотям, а вот тому самому призванию божественному, вот той самой печати Духа Святого, образу Божию, который есть в каждом из нас. И поэтому не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи. Вот есть три вида рабства: это рабство совести (этический конформизм), рабство помыслов (интеллектуальное, когда мы позволяем общественному мнению убедить себя в чём угодно) и рабство шеи (внешнее, телесное, да, когда ты голову склонил). Вот этого Пушкин не хочет.

Себе лишь самому служить и угождать – замысел Божий о человеке

«По прихоти своей скитаться здесь и там». Прихоть – что это такое? А это желание. Один святой сказал, что воля Божия о человеке – это самое глубокое желание его сердца. И если человек скитается по прихоти своей, то это не значит, что он спонтанно эгоистичен. В пушкинском контексте это означает, что он слушает своё сердце и странствует вслед за голосом Божиим, который звучит в сердце. Свободное путешествие так любимо Пушкиным, и вспомним его прекрасное стихотворение «Странник», когда человек своё путешествие осуществляет, чему это путешествие посвящено.

«Я не ропщу о том, что отказали боги…», смотрите, ропот – это слово из религиозной речи, и дальше Пушкин говорит «отказали боги», это намёк на то, что искать земной власти и ставить свою жизнь в зависимость от мирской свободы – это язычество… а спорить, мешать воевать – всё это проявления силы и власти

«Дивясь божественным природы красотам», удивление – это очень достойное христианское чувство, удивиться величию творения Божья. И второе – пред созданьями искусств и вдохновенья радостно трепетать в восторгах умиленья. Трепет, радость, восторг, умиление, природа и искусство как два источника красоты – вот в чём Пушкин видит и счастье, и права человека. Получается, что счастье – это причастность, участие в мире и в Боге, в творчестве Божьем, которое явлено нам в природе и в искусстве, и эти права единственно драгоценны. Их даёт нам свобода, дарованная Христом. Освобождение от рабства греху и смерти, которое Господь дарует через крест и воскресение Своё.