«Задача Церкви сегодня – в те монастыри, которые уже есть, вдохнуть подлинный монашеский дух, дух христианской свободы и евангельского максимализма»

Прот.А.Степанов: Здравствуйте, дорогие радиослушатели! У микрофона протоиерей Александр Степанов, в эфире программа «Экклесия». В этой программе мы говорим о жизни нашей Церкви. Сегодня гость нашей студии – игумен Петр (Мещеринов), настоятель подворья Свято-Данилова монастыря в Подмосковье.

Игумен Петр (Мещеринов): Добрый день!

Прот.А.Степанов: Здравствуйте, отец Петр! И разговор наш будет посвящен – раз у нас в гостях игумен, монах, – монашеству. Действительно, в нашем эфире не так часто появляются монашествующие, и, в общем, я сталкивался с тем, что большинству людей не очень ясно, что такое монашеский путь, что такое монашеская жизнь, в чем особенность и специфика монашеского пути в христианстве. Есть определенные клише, что монашество есть соль христианства, квинтэссенция; что именно к монахам следует обращаться за духовным советом, к людям, которые себя в наибольшей степени посвящают духовной жизни. Во многом это так, в чем-то это можно корректировать, но тем не менее. И вот сегодня мы поговорим о монашестве. Отец Петр, Вы давно – монах?

Игумен Петр (Мещеринов): Да, 19 лет в этом году.

Прот.А.Степанов: То есть это уже около половины жизни?

Игумен Петр (Мещеринов): Да.

Прот.А.Степанов: А каким образом Вы пришли к такому решению? Почему вхождение в Церковь для Вас было именно принятием монашества?

Игумен Петр (Мещеринов): Это были достаточно трудно выразимые личные побуждения. Но я в монашестве увидел, во-первых, евангельский максимализм – как говорил Достоевский устами Алеши Карамазова: нельзя так служить Христу, чтобы это значило только побывать у обедни. То есть служение Христу требует всей жизни. И я увидел это в монашестве.

Прот.А.Степанов: Вы это увидели в каких-то реальных людях? Или увидели скорее в книгах?

Игумен Петр (Мещеринов): Да, в книгах, конечно, не в людях. И, во-вторых, монашество меня привлекло, может быть, как это ни парадоксально прозвучит для людей, привыкших видеть в монашестве лишь какое-то самоограничение, утеснение всех сторон жизни, я увидел в монашестве христианскую свободу, полноту христианской свободы. И до сих пор я так считаю, и на опыте убедился, что корень монашества – именно это, то есть евангельский максимализм и евангельская свобода во Христе. Поэтому я избрал этот путь, о чем нисколько не жалею.

Прот.А.Степанов: То есть, значит, вот в этом как бы самая сущность монашества?

Игумен Петр (Мещеринов): Я хочу сразу предупредить, что я здесь высказываю только какие-то свои личные, частные, может быть, неправильные какие-то вещи, но это содержание моей жизни.

Прот.А.Степанов: А то, что монах вообще – один? Само слово это означает. Это означает уединение, уход от, скажем, жизни в обществе, от включенности в жизнь общества?

Игумен Петр (Мещеринов): Да, это такая «уменьшенная социальность», скажем так.

Прот.А.Степанов: Да, сокращенная социальность.

Игумен Петр (Мещеринов): Да, это действительно так и есть, но здесь я как раз сошлюсь, опять же, на часто мной цитируемого Феофана Затворника, который о монашестве писал так, что это такая же особенность, такой же талант или способность человека, как и другие таланты. Вот есть у человека способность к рисованию, а у другого способность к технике, у него золотые руки, он мгновенно все собирает и разбирает. У третьего – способность к какой-то особой интеллектуальной деятельности, четвертый наделен даром писать музыку. А пятый наделен даром уединения. Такой уединенной религиозной жизни. Вот, собственно, этот дар, эта способность и реализуется в монашестве.

Прот.А.Степанов: А много ли людей, как Вам кажется, наделены этим даром?

Игумен Петр (Мещеринов): Нет, немного.

Прот.А.Степанов: Но вот, скажем, в ранней Церкви монахов было намного больше. Монашество было широким явлением. И было такое горение молодежи – если мы возьмем какой-нибудь IV-V век, и Византию уже позже. То есть молодежь бредила тем, чтобы быть монахами. Молодежь пересказывала из уст в уста, что сказал тот авва, что ответил ему этот авва. То есть это было, мне кажется, таким же популярным, если хотите, модным явлением…

Игумен Петр (Мещеринов): …как рок-культура сегодня…

Прот.А.Степанов: Да, как рок-культура в чем-то.

Игумен Петр (Мещеринов): Отчасти да. Но здесь нужно сказать, что само возникновение монашества связано с очень глубокими экклезиологическими, то есть церковными основаниями. И как раз в нашей программе «Экклесия» это уместно сказать. И, собственно, в одной из предыдущих передач с отцом Георгием Митрофановым мы затрагивали эту тему, что исконная церковность, христианская религиозность, выражаемая именно в Церкви, имеет своей основной целью, говоря технически, реализацию в повседневной жизни этой неотмирности Царствия Небесного, пришедшего в силе, которое принес нам Христос. И что, собственно говоря, церковность и христианская религиозность и заключаются в том, что человек живет и возрастает в этом Царствии Божием, существуя при этом еще в земном мире. Ведь, скажем, монашеский образ жизни как повышенная аскеза и одиночество, уединение было и в древней Церкви, но оно не оформлялось в специальный какой-то особый чин. Монашество появилось после Миланского эдикта, после того, как Церковь стала государственной – именно в связи с тем, что вот эта основная церковная интенция неотмирности и реализация Царства Божия в своей непосредственной повседневной жизни, подвиг возрастания в Царстве Христовом отошел на второй план по сравнению уже с какими-то иными церковными задачами, которые на Церковь пришлись в связи с ее объединением с государством. Поэтому монашество было такой определенной реакцией, отторжением от этого обмирщения Церкви, встраивания ее в мир сей. Естественно, это привлекало и молодых людей, как любое противление, любая контркультура. Но этот импульс до сих пор остался, потому что как раз то, о чем я сказал вначале –христианская свобода и евангельский максимализм, а, следовательно, и церковный максимализм как раз и воодушевляют монашество до сих пор, потому что как раз монашество – это то, когда человек посвящает себя всецело тому, чтобы возрастать в Царстве Христовом.

Прот.А.Степанов: А насколько, как Вам кажется, в сегодняшней монашеской жизни, и, может быть, даже не только в сегодняшней, а в тех исторических формах монашества, которые осуществились уже и в России, в традиционной монашеской жизни, вот идеал такой свободы был ли проявлен и проявляется ли сегодня?

Игумен Петр (Мещеринов): Видите ли, тут ведь есть две линии монашества. Собственно говоря, монашество как отшельничество, как уединенное жительство, которое мы традиционно связываем с именем преподобного Антония Великого; и общежительное монашество, которое связывается с именем Пахомия Великого. Хотя и то, и то – монашество, и то, и то – отречение от мира, и подвиг, сопряженный с определенным аскетизмом, подвиг возрастания в христианстве, сугубый подвиг, но все же это, как мне представляется, очень разные вещи. И здесь как раз мы возвращаемся к тому, что монашество – это способность. Я бы хотел подчеркнуть это. Неверно воспринимать монашество как особый чин, то есть как что-то слишком выделяющееся своей высотой. Неверно наделять монашество каким-то особым мистическим содержанием. Монашество – это именно реализация способности человека к уединенной жизни, к каким-то более сосредоточенным занятиям. То есть эта малая социализация человека реализуется таким образом в Церкви. Монашество – это не более, чем чин церковной жизни. Поэтому говоря о возрастании в Царстве Христовом, нужно подчеркнуть, что это задача и занятие всех христиан. Монашество каким-то особым образом, определенным образом этот чин обустраивает, только и всего. И здесь мы то же самое видим. Есть способности у людей к отшельничеству, то есть это именно интенция свободы, безусловно, проявляется. А есть у людей иная способность – к аскетическим занятиям с препоручением своей свободы монастырскому распорядку, старцу, духовнику. Это все разные устроения людей, и каждый выбирает себе свое. То есть как раз разнообразие монашеских форм в начале возникновения монашества и свидетельствует о том, что раннее монашество и реализовало эту интенцию церковной свободы в полной мере, потому что было отшельническое житие, было скитское, было житие нескольких монахов – киновийное, учеников со старцем или несколько братий жили, руководствуясь советами друг друга. И, наконец, было общежительное монашество. Впоследствии это приобрело некую унификацию, как и всякое явление, появившись на земле, так или иначе проникается несовершенством земного существования, и Церковь здесь не исключение. Не исключением стало и монашество, которое подверглось большой регламентации, может быть, излишней схематизации. Но опять же здесь нужно учитывать, что есть люди, устроение которых этого требует. Требует влиться в определенного рода коллектив, определенного рода общину, целью которой является достижение христианского совершенства. И, собственно говоря, святитель Василий Великий и рассматривал монастырь как максимальное выявление совершенной общины, насколько это возможно на земле. Есть люди, которые тянутся к жизни общинной – я не хочу сказать, что тем самым подавляется и ущемляется их свобода, здесь неверно понимать так, как будто люди свою свободу кому-то препоручают, а взамен этого получают те или иные христианские добродетели…

Прот.А.Степанов: …беззаботную жизнь.

Игумен Петр (Мещеринов): Да, вовсе нет. И свободный выбор, и присущий монашеству индивидуализм остается, но есть люди, которые тяготеют именно к общинной жизни. А есть люди, которые не тяготеют к общинной жизни. Даже из патериков видно, что авва Моисей Мурин с радостью принимал всех, к нему приходящих. А авва Арсений Великий бегал людей, даже ему голос от Бога был: «Бегай людей и спасешься». И когда спрашивали авву Арсения, почему старец Моисей такой любвеобильный, двери его открыты для всех, а ты, авва Арсений, всех бегаешь. А авва Арсений сказал: «Бог видит, как я люблю вас, братия, но не могу пребывать на людях». То есть это разное устроение людей. К сожалению, часто унификация этого не учитывает теперь, во всяком случае.

Прот.А.Степанов: А вот такое мнение было, и, может быть, оно отчасти находит подтверждение в практике монашеской жизни, что начинать человеку монашескую жизнь надо обязательно в общежительном устроении, потому что человек еще неопытный, он оказался один, тем более, что крайняя форма одиночества – очень опасная вещь. А дальше, по мере возрастания, ему возможно открыть и другие пути. То есть определенная последовательность, не только прирожденная склонность?

Игумен Петр (Мещеринов): Да, совершенно верно. Поэтому это такая педагогическая задача, действительно, воспитания человека, прежде всего, проверки его произволения, потому что очень часто обычно, когда люди приходят в Церковь, они испытывают неофитский рывок – это, конечно, очень хорошо, но плохо, когда он затягивается или приобретает какие-то неверные формы. И, в общем-то, все искренне уверовавшие люди на том или ином этапе своего неофитского периода церковной жизни хотят уйти в монашество, чувствуя, что «нельзя служить Богу, только отстояв обедню». Но потом происходит испытание себя, испытание своей меры, своего устроения. И для этого человек, приходящий в монастырь, проходит послушнический искус. Собственно, послушничество и нужно человеку для проверки своего произволения, насколько истинным является его желание. То, что оно искренне, – это бесспорно, потому что неискренне человек не придет в монастырь, это все же такая специфическая жизнь. А насколько это желание зиждется на истинных побуждениях? Бывает, что человек убегает в монастырь от каких-то своих проблем – от алкоголизма…

Прот.А.Степанов: …от неудачной семейной жизни.

Игумен Петр (Мещеринов): Да, убегает – от чего-то. И вот это неверная мотивация, потому что от чего-то не убегают в монастырь. И вообще в монастырь не уходят, а приходят. Приходят совершенно сознательно для сосредоточенной и во многом суровой жизни во Христе, с отрешением от всего остального. И вот, действительно, проверяется произволение. И потому уже естественным порядком должно происходить вот это рассредоточение через какой-то период жизни в монастырской общине – как бы сказать, «по интересам», по способностям, по устроению. Вот этого, к сожалению, наша сегодняшняя жизнь лишена, потому что у нас однообразный устав для всех монастырей. Здесь – я в свое время писал на эту тему – мне представляется, что хорошо бы было, если бы была разность уставов. Здесь можно взять пример с Католической Церкви, где разные ордена имеют разный устав, и человек, испытав свое, поняв свое основное предназначение, свой путь в жизни, мог бы уже выбирать себе то, что более ему свойственно. Либо богословские какие-то занятия, либо социальное служение, либо молитвенно-богослужебное замкнутое, уединенное пребывание. Но, к сожалению, у нас этого нет; у нас формально один устав общежительный, который на самом деле не соблюдается так, как должно. Это и создает определенные проблемы в монашеской жизни в Русской Церкви сегодня.

Прот.А.Степанов: Но, вообще, монастыри отличаются все-таки, наверное, друг от друга.

Игумен Петр (Мещеринов): Устав у всех формально один; все монастыри Русской Церкви живут по уставу общежительному. До революции было не так. До революции были общежительные монастыри и монастыри штатные. Они отличались вот чем: штатные монастыри, они еще называются «идиоритмы» по-гречески, в Греции до сих пор они есть, там насельники в монастырях имеют общее богослужение, общее духовное руководство, если оно есть в лице духовника – и все. А в остальном они живут отдельно. У них свой уклад жизни, своя трапеза. Бывают идиоритмы, где трапеза общая, а бывают, где каждый трапезует отдельно. То есть каждый живет более свободно. Это, скажем, ближе к древнему скитскому устроению, когда монахи жили раздельно, а собирались по субботам и воскресеньям на богослужения в общий храм, а потом опять расходились, и каждый жил своей жизнью. И вот штатный монастырь еще отличался тем, что все доходы монастыря делились пропорционально, то есть настоятелю отходила треть дохода, а две трети дохода делились между насельниками, сообразно их положению в монастыре, сану, времени пребывания в монастыре. И были монастыри общежительные, в которых было общим все – и богослужение, и трапеза. Монахи не имели личного имущества, из рухлядной им выдавалась одежда, только естественные предметы обихода и книги были частными. Был спор на съезде монашествующих 1909-го года – большинство ратовало за то, чтобы все монастыри перешли на общежительный устав. Против выступал, пожалуй, один участник этого собора, но не простой участник – это был епископ Митрофан, он был тогда викарий Воронежской епархии, впоследствии новомученик, зверски замученный большевиками, канонизированный ныне Русской Церковью в лике святых. Он выступал против общежительных монастырей на практическом основании, не на теоретическом. Он говорил о том, что по сути и те, и другие монастыри живут одинаковой жизнью. Разница заключается в том, что доход в узаконенных штатных монастырях делится между насельниками, а в общежительных монастырях доходом распоряжается только настоятель. Владыка Митрофан не оспаривал право настоятеля распоряжаться монастырским доходом, но вся проблема заключалась в том, что тогда настоятелями монастырей вообще назначали формально людей, порой не прошедших монастырскую школу жизни. Тогда была коллизия монастырского монашества и так называемого «ученого» монашества. И часто настоятелями монастырей назначались представители «ученого» монашества и назначались формально. То есть они продолжали где-то трудиться на поприще богословском или каком-то административном, а в монастыри назначались просто для окормления. И такой, не прошедший монастырский искус с самого начала настоятель, разумеется, распределял деньги монастырские так, что другим насельникам порой бывало обидно, досадно, они чувствовали несправедливость. И, собственно, владыка Митрофан указывал на это, что справедливее, когда есть честное распределение монастырских доходов. Но это то, что касается внешней стороны жизни.

Прот.А.Степанов: Но как это соотносится с обетом нестяжания? У людей представление, что монах – нестяжатель, то есть у него не должно быть никаких денег.

Игумен Петр (Мещеринов): Вот именно это и ставилось в вину штатным монастырям, что как раз здесь подвергается опасности обет нестяжания. Но на самом деле здесь довольно сложная вещь, потому что обет нестяжания приносится в каком-то монастырском контексте. То есть абсолютного обета нестяжания быть не может, потому что человек не может обрекать себя на участь бомжа, который бы питался подаянием и не имел бы, где главу приклонить – вовсе не в духе ответа Самого Спасителя, а в бытовом плане. Все же определенный минимум в жизни человеку требуется.

Прот.А.Степанов: Но монастырь предоставляет и жилье, и еду…

Игумен Петр (Мещеринов): В том-то все и дело. То есть обет нестяжания произносится в монастырском контексте. А здесь возникает такая проблема, на которую и указывал владыка Митрофан, вернее, пытался указать, но, как мне кажется, его не услышали отцы этого собрания, монашеского съезда, которые были одушевлены более теоретическими, отвлеченными идеями. Конечно, с точки зрения идеальной, да, разумеется, киновия, то есть общежительный монастырь лучше, чем штатный. Потому что, действительно, братия все живут одинаково, это образ общины, есть возможность возрастать в добродетелях через притирку друг к другу, стяжать добродетель смирения, взаимной любви, послушания и так далее. Но фактически получается так, что монастыри помещены в контекст приходского служения. Здесь, видите ли, какая вещь: обет нестяжания как раз предполагает, что человек отказывается в некотором смысле от социальной функции. А социальная функция прирождена человеку, это одно из его характеристических свойств, данных Богом. В идеале, отказываясь от социальной функции, человек, монах восполняет отсутствие социальной функции какой-то духовной составляющей. И, собственно говоря, речь идет в монашестве об отсечении своей воли, своих желаний. И вот эти обеты целомудрия, нестяжания и послушания как раз и обставляют, что ли, это отсечение каких-то очень важных человеческих естественных функций – мы говорим сейчас, конечно, не о злоупотреблениях, не об извращениях, а именно о естественном. Потому что инстинкт продолжения рода вложен Богом в человека, желание создать семью; инстинкт социально реализоваться – тоже естественный, прирожденный инстинкт, который от обладания имуществом нельзя отделить. Предполагается, что, отказываясь от этого, человек не просто отказывается, потому что он не может отсечь от себя какие-то естественные вещи, а он их, наоборот, восполняет, навершает и на то место, которое расчищено от этих естественных вещей, приходит духовное, высшее содержание, наполнение. То есть это не просто отсечение ради отсечения, а отказ от каких-то очень важных вещей ради того, чтобы вместо этих вещей пришло более высокое, духовное содержание. Но это требует определенных условий, и эти условия, собственно, в теоретических уставах в киновийных, общежительных монастырях прописаны, а именно: что все насельники монастыря, начиная от настоятеля и заканчивая последним послушником, поставлены в равные условия; что настоятеля выбирает братия, что настоятель живет вместе с братией и так далее, и так далее. Короче говоря, что жизнь монастырская лишена социальных функций, будем так говорить. Коль скоро монастыри поставлены в контекст социального, раз они открыли свои двери для прихожан, раз совершаются богослужения, раз монастырь нужно поддерживать в хорошем состоянии внешнем, то есть производить ремонты и так далее, раз нужно хорошее пение, а для этого нужно нанимать певчих, естественно, платить им деньги, а раз нужно платить деньги, значит, их нужно как-то зарабатывать, а раз зарабатывать… И так далее. То есть сразу включается социальная функция. И вот здесь возникает очень тяжелое и болезненное для монашеской жизни противоречие, потому что получается социальное расслоение монастыря. Те, которые связаны с материальным обеспечением монастыря, обеспечением функциональности его существования, волей-неволей, даже не желая этого, включаются в этот социальный оборот. То есть получается, что, если говорить о современном монастыре, наместнику, или настоятелю монастыря, или эконому монастыря нужно встретиться со спонсорами, нужно устроить им прием – хотя бы скромный, естественно, без каких-то зазорных нареканий, но все равно. В этот момент он пропустит богослужение, он куда-то поедет на машине – то есть он начинает жить в своем режиме. Этот режим оправдан, безусловно, с социальной точки зрения. Этот режим может быть глубоко чужд и причиняет страдания самому настоятелю или эконому, это может быть подвигом его самоотвержения, самоотвержения его чисто монашеских желаний ради обеспечения жизни братии, жизни монастыря. Но с точки зрения братии получается, что начальник имеет деньги, имеет машину, имеет возможность не ходить на богослужения и так далее. Это тут же вносит, волей-неволей, при всем том, что мы понимаем, что это вынужденно, необходимо, что это объясняется вот этим социальным и церковным служением монастыря, но это вносит сам принцип социальной функции в монастырскую жизнь, именно киновийную, общежительную, одним из принципов которой теоретически является отказ от социальной жизни и равенство всех насельников. Вот эту коллизию как раз владыка Митрофан пытался обозначить, но он не был услышан. И сегодня эта коллизия существует, и это вносит свои сложности и в жизнь, безусловно, церковных начальников, потому что не ради этого они пришли в монастырь, чтобы пить со спонсорами и кормить их, или куда-то ехать на какие-то мероприятия, порой малоцерковные. И, конечно, для насельников, для которых социальное расслоение является самым главным соблазном и искушением. Потому что получается, что коль скоро монастыри открыты для прихожан, значит, расслоение продолжается и дальше. То есть иеромонахи, монахи, облеченные в сан, так или иначе по ходу вещей приобретают духовных чад, имеют от них и какие-то знаки благодарности, в том числе материальные. А вот, скажем, «низший» персонал монастырский, тоже трудясь не покладая рук, над благочинием, над службой, скажем, диакона и послушники, на монастырских послушаниях, не имея таких же преференций, начинают расстраиваться, завидовать, желать рукоположения. Так что все здесь связано, одно цепляется за другое, и получается, что на бумаге у нас устав общежительный, а по сути его невозможно соблюсти, против воли, может быть, всех насельников и именно из-за того, что монастыри у нас выполняют церковно-общественную, какую-то социальную функцию.

Прот.А.Степанов: А как на Ваш взгляд, возможно было бы сейчас осуществить такой идеал монастыря, где эта функция была бы минимизирована, если уж не совсем исключена?

Игумен Петр (Мещеринов): Боюсь, что нет. В том-то все и дело, что раньше, в первые времена все же монастыри не были столь формальными. И даже не то, что раньше. Возьмем историю русского монашества до Ивана Грозного, то есть до начала построения пресловутой «вертикали власти», которая затронула и монастыри. Очень легко с этим ознакомиться – выходил трехтомник «Жития русских святых» как приложение к двенадцатитомнику жития Димитрия Ростовского, это не оригинал на славянском, а на русском. И там очень много житий как раз русских монахов домосковского периода, до правления Ивана Грозного, до централизации Московского государства. Человек, христианин уходил в леса куда-то, жил там один, отшельничал, испытывал свои силы. Порой бывали коллизии с окрестными крестьянами, которые, бывало, даже и убивали их, боясь, что возникнет монастырь, и на их земли будет покушение. Порой находились какие-то помощники среди местных жителей, которые кормили отшельников. Но они, действительно, жили в лесу настоящей отшельнической жизнью. К ним, как правило, приходили один, два, три человека – образовывалась маленькая, очень горящая духом община. Затем возникала потребность в богослужении, потому что если отшельник один мог время от времени приходить в приходскую церковь или пользоваться запасными Дарами, то, когда несколько человек живут, образуется монастырь и возникает потребность в богослужении. Тогда очень часто бывало, что – вот особенно на севере, то, что называется Северной Фиваидой, в вологодских лесах, в архангельских лесах – они шли к архиепископу Новгородскому, который управлял этой обширной землей, просили у него антиминс. Архиепископ давал антиминс, рукополагал кого-то из них, и они приходили на свое место и жили там так, как они сами себе определяли. То есть не было такой централизации монастыря, не было бумажной всей – налоговой и прочей – волокиты. Как правило, когда монастырь становился большим, уже основатель обители или его преемник отправлялись в Москву к царю, и царь всегда, и даже Иван Грозный, всегда с радостью закреплял за монастырем землю, выдавал соответствующие документы, грамоты. И вот в этом чувствуется воздух свободы, правда? Сейчас очень трудно себе представить, чтобы несколько человек, действительно, собрались, чтобы жить монашеской жизнью так, как они считают нужным. Потому что в каждом монастыре был свой устав, вызванный именно первым импульсом монашеским – тем преподобным, с которого начиналась обитель. То есть обитель начиналась с преподобного и его ближайших двух-трех учеников. Сейчас трудно себе предположить, чтобы где-то собрались, потом пришли к архиерею, а архиерей дал бы антиминс, рукоположил, благословил, и они бы, как хотели, продолжали свою монашескую жизнь. Это невозможно себе представить сегодня.

Прот.А.Степанов: Сейчас монастыри чаще всего начинаются с освоения огромных монастырских комплексов, которые были созданы в старое время, и поэтому монастырская жизнь уже имеет такую заданность строительно-восстановительную, репрезентативную и так далее, и так далее, которые, конечно, не по силам такой малой группе.

Игумен Петр (Мещеринов): Это во-первых. А во-вторых, это ровно то, о чем мы с Вами говорим. То есть монастырь изначально возникает с какой-то социальной функцией. Более того, она даже выходит на первое место в глазах, например, епархии, которая требует восстановления и привлечения спонсоров, побелки, строительства, благолепности, пользы для народа. И получается, что монахи – это обслуживающий персонал для всего этого, или строительные рабочие, бесплатная рабочая сила или персонал. На каком-то первоначальном энтузиазме это можно все понести, но потом возникают жесточайшие коллизии. Если человек пришел в монастырь по призванию монашескому, всегда возникает коллизия между его устремлениями монашескими и тем образом жизни, который он фактически ведет. Коллизия эта решается по-разному; бывает, решается трагическим образом. Во всяком случае такое положение монашества не способствует его процветанию.

Прот.А.Степанов: Отец Петр, если обратиться опять-таки к сути монашеской жизни. Монашеский путь – это особый путь. Есть какие-то его черты, очень специфические, которые, может быть, до некоторой степени свойственны любому христианину, но в монашестве подчеркнуты особенным образом. Вот, скажем, отношения между духовником, игуменом или старцем, иногда это может совпадать в одном лице, иногда это разные люди – тот, кто руководит жизнью и тот, кто руководит духовной стороной жизни. В чем специфика этих отношений? Скажем, в древнем монашестве – сейчас не будем про сегодняшний день, то, как сейчас это реализуется – может быть, и не вполне по многим, в частности, и Вами озвученным причинам.

Игумен Петр (Мещеринов): Специфика, конечно, изначально педагогическая, и это очень важно подчеркнуть, потому что очень часто, опять же, этому придается излишне мистическое значение – так же, как сам монашеский чин «мистифицируется», что ли. Точно так же и духовнические отношения часто мистифицируются, и даже в большей степени, чем сам монашеский чин. В результате центром Церкви становится старец, а не Христос. Поэтому и важно подчеркнуть, что это отношения педагогические, когда монах находит себе человека, который тоже идет, но прошел больше, чем ученик монашеского пути, и еще обладает определенным педагогическим даром, чтобы как-то это передать другому человеку. Вот ровно такие отношения. Надо сказать, что в этом изначальном импульсе всякого монашеского, монастырского устроения, когда есть преподобный – будущий преподобный, но уже монах…

Прот.А.Степанов: Харизматическая личность, которая способна увлечь за собой.

Игумен Петр (Мещеринов): Да, причем нужно сказать, что – вот если взять хотя бы житие преподобного Сергия… Ведь он ушел, чтобы жить одному. Это как раз жажда свободы во Христе, жажда христианского совершенства, евангельский максимализм. И я подчеркну, что для монаха все же очень важное качество – назовем его так –монашеский индивидуализм. Индивидуализм – это слово бранное в нашем православном обиходе, но тем не менее. Это уединение ради Христа, которое неотделимо от свободы и евангельского максимализма. Сергий ощущал волю Божию в том, чтобы уже перестать жить одному, чтобы взять на себя попечение об учениках. И отношения эти были, конечно, неформальными, потому что ученики-то его избирали не потому, что они пришли в монастырь, и человек в сане игумена становился их духовным отцом просто «по должности», по положению. А именно христианская личность становилась для них притягательной, и сами ученики без малейшего принуждения притягивались к нему. Когда это подверглось формализации, возникли разного рода проблемы, о которых, может быть, мы не будем говорить. Во всяком случае, отношения монаха к своему игумену или к своему духовнику могут быть сколь угодно разными. Все здесь зависит, конечно, по большей части от игумена и от духовника. Кому больше дано, с того больше и спрашивается, и, естественно, на них гораздо большая ответственность, чем на человеке, пришедшем только что в монастырь, и как губка готовом впитывать все, что в него вложат. Очень разные бывают отношения. Редко, к сожалению, действительно редко, когда формальный сан и чин и действительный авторитет совпадают. Это просто счастье. Но это – редкость.

Прот.А.Степанов: Вот Вы уже упомянули о периоде послушания. Собственно, этот период послушания – это не только период начальной жизни, но, вообще говоря, отсечение своей воли и так далее, и так далее. Какое это имеет значение для монашеской жизни и, заодно, и для жизни, очевидно, любого христианина?

Игумен Петр (Мещеринов): Видите, какая тут вещь. Я хочу обратить Ваше внимание, опять-таки, на житие преподобного Сергия Радонежского. Он жил один и был предоставлен самому себе. Разумеется, он пользовался духовным окормлением, исповедался, разумеется. Но из его жития я не припомню, чтобы у него был какой-то такой старец, которому он бы вручил себя. А дальше, например, святитель Алексий предлагал ему епископский сан, но он отказывался. И предлагал ему этот сан святитель Алексий очень настойчиво, вплоть до того, что преподобный Сергий ему сказал, что если еще раз предложишь, то не увидишь лица моего больше. Можно ли назвать это послушанием? Думаю, что все же это скорее наоборот – непослушание в нашем обычном понимании, в нашем употреблении лексики. Также мы видим, что когда случилось какое-то нестроение в монастыре Троицком, уже образовавшемся, то преподобный Сергий просто ушел. Казалось бы, игумен…

Прот.А.Степанов: …имеет право навести порядок.

Игумен Петр (Мещеринов): Да, имеет право стукнуть кулаком по столу и, с другой стороны, раз уж назвался игуменом, то терпи скорби от братии. А он ушел. То есть опять же сплошной индивидуализм, никакого отсечения своей воли, никакого послушания – казалось бы. И это наводит нас на какую мысль? Да, безусловно, послушание; да, безусловно, отсечение своей воли – но перед Христом. И только перед Ним, исключительно перед Ним. А послушание духовнику и отсечение своей воли перед духовником, или перед игуменом, или перед старшей братией, и даже, как видим, перед архиереем – не просто архиереем, а предстоятелем Церкви, все это только под условием послушания Христу и послушания Божьей воле. Это вообще очень важный принцип, и мы как раз начали с того, что монашество – это евангельский максимализм. И вот здесь он и проявляется. Здесь исполняется часто многих смущающие евангельские слова, слова Христа из 23-й главы Евангелия от Матфея, что не называйте себе учителем никого, ибо один у вас Учитель – Христос; не называйте наставниками и отцами не называйте, потому что один у вас Отец, иже на небесех. Вот ровно это и выполнял в своей жизни преподобный Сергий, будучи уже человеком, облагодатствованным очень сильно и в достаточной мере, чтобы уже самому ясно различить волю Божию и, как в его личной жизни должно осуществляться следование за Христом, он осуществлял послушание Христу. Он чувствовал, что ему лучше – а в положении подвижника это и есть воля Божия – не быть епископом, не становиться на эти, отчасти, может быть, формальные, очень тяжелые пути.

Прот.А.Степанов: А с какого момента человек может себе это позволить? Ведь действительно, когда человек только приступает к такой жизни…

Игумен Петр (Мещеринов): Да, тут очень трудно сказать, точно этот момент не определишь, но такой момент, безусловно, наступает…

Прот.А.Степанов: А до этого момента, все-таки, человек должен находиться в послушании своего игумена, старца, духовника, как угодно?

Игумен Петр (Мещеринов): Понимаете, можно разделить так. Есть послушание административное, без которого невозможно функционирование вообще никакого человеческого дела, никакого человеческого сообщества. Такое послушание, конечно, должно быть, об этом и речи нет. И если игумен говорит: «сделай то-то», то, разумеется, нужно делать то, что сказал игумен. Здесь все же нужно пояснить, что речь идет исключительно о духовной жизни, о духовных советах и о духовных наставлениях. И здесь вступает в силу то правило, что дать человек может только то, чем он обладает сам. Не может научить духовной жизни кого-либо тот, кто сам не знает. И поэтому, бывает, что чин, и сан, и должность, скажем так, даже духовника часто не совпадает с действительным состоянием этого человека. Он может не понимать, не знать чего-то, или вообще ничего не знать, бывает и так. И послушание ему должно быть административным, должно осуществляться в смирении, но все-таки все должно делаться с рассуждением. В этом-то и беда. Собственно говоря, я могу здесь привести такой пример из своей жизни. Когда я учился в консерватории, то мне очень повезло, мне очень хорошие попались педагоги. А учеба в консерватории – это не просто познание теоретическое, это приобретение практических навыков: в игре на инструменте, в овладении какими-то приемами, как гармонизовать мелодию или как решить полифоническую задачу. Все это вещи практические, надо их показать и поправить ошибки, а в овладении инструментом просто даже физически поставить руки, чтобы правильно мышцы действовали. И все это я от своих педагогов получил. И хотя я по специальности сейчас не работаю, но для меня очень важным оказался этот педагогический принцип – передача этого мастерства, умения. Но обучался я не частным образом, я именно ходил в консерваторию. И, собственно, консерватория была такой системой, которая собирала этих педагогов; это своеобразный критерий, отбор, что люди, может быть, даже прекрасно играющие на инструментах, но не могущие передать свое мастерство другим, в консерватории не преподавали. А преподавали именно те, кто обладал педагогическим даром. Это было в лучшие консерваторские годы. Точно так же должно быть и в Церкви вообще с пастырством, и в монастырях особенно. Там не может быть просто человек, которого рукоположили. Или – монастырский устав есть, монастырские должности есть, и их занять некем. И вот, давай, ты будешь духовником. Тебе уже, вроде, больше тридцати лет, ты уже пожил немножко, что-то в жизни делал, постригся, рукоположился – давай. Если он скажет, что немощен – «Да все мы немощны! Господь поможет, да Бог в помощь, да будем друг у друга учиться». Вот обычные слова, которые в таких случаях произносятся. Нет, к сожалению, не все так просто, и рассчитывать на автоматическую помощь благодати Божией здесь не приходится. Здесь именно то, что Господь вручает в наши руки и дает под нашу ответственность. Поэтому, если бы действительно верно функционировала эта общежительная система, когда на послушание духовника действительно ставят человека, который может не только в силу того, что он занимает эту должность, а в силу личного духовного авторитета человека воспитать и человеку помочь, это хорошо. Но, к сожалению, наша современная практика очень далека от этого идеала.

Прот.А.Степанов: И вообще таких опытных людей, наверное, совсем немного. То есть монастырей больше, чем таких людей. Монастыри открываются с поразительной скоростью…

Игумен Петр (Мещеринов): И из этого нужно сделать единственный вывод, что столько монастырей не нужно. Только и всего. Но, опять-таки, это войдет в противоречие с социальной функцией, церковно-общественной функцией монастырей, которые кажутся многим главными. А на самом деле, главная функция монастыря – это обеспечить жизнь монаха. Вот об этом очень мало кто думает, особенно из церковного начальства. Считается, что монахи – это какие-то такие слуги Церкви беззаветные, воины Церкви, и это отчасти правильно. Но только лишь отчасти. Они могут быть такими лишь тогда, когда они придут в силу. Но когда им нужно воспитаться, когда им нужно познать путь монашества, для них должны быть созданы «тепличные» условия – своеобразная консерватория с прекрасными педагогами, с классами для занятий и так далее. Вот этого у нас нет, и эта сторона жизни монашеской тоже является большим испытанием, большой скорбью для монахов, что к ним часто относятся «потребительски», скажем так. Все же монахов нужно сначала вырастить, чтобы они уже могли служить Церкви.

Прот.А.Степанов: Из разговоров с некоторыми монашествующими, с которыми я знаком, я слышал такую мысль, что да, вот сейчас нет таких духовно опытных людей, которые могли бы вот так, как Вы объясняете, научить, но есть несколько, скажем, монахов, примерно одного возраста, имеющих, как Вы сказали, евангельский максимализм, искренних, которые хотели бы такой жизни. И вот они говорили, что живем просто как бы друг другу помогая, как немощные, калеки – вот тут он меня поддержит, тут я его поддержу. Один из них поставлен, естественно, духовником, но он сам, когда мне об этом говорил, пояснял, что он никаких таких даров и способностей в себе не имеет и не видит. Но именно круг братии, дружно живущей, как бы восполняет эту «недостачу». Вот, в опыте монашества, скажем, древней Церкви, в старые времена бывало ли такое?

Игумен Петр (Мещеринов): Это было. И не только в древней Церкви. Наиболее яркий пример – это преподобный Паисий Величковский, который во времена упадка монашества в XVII-XVIII веке искал как раз духовного наставника, и на Афоне даже, и не нашел, и остановился на жительстве вместе с несколькими единомысленными братиями. И действительно, так было, они были как подпорки друг другу. Так что в принципе это возможно, но в наше время при всем том, что я сказал до того, и у слушателей могло создаться впечатление, что я как-то негативно отношусь к современным монастырям – при всем этом я считаю, что, конечно, монах должен жить в монастыре, потому что вне монастыря монах на каком-то неформальном положении. Просто ушло это время. Все же монашество стало институциональным. И это очень трудно. Во всяком случае на практике – я связан с достаточным количеством монастырей и знаю с конца 80-х и с начала 90-х годов множество историй – ни один опыт такого рода не состоялся, когда монахи бы вне монастыря пытались бы…

Прот.А.Степанов: Пытались бы сами как-то организовать свою жизнь…

Игумен Петр (Мещеринов): Нет, они пытались и организовывали, и даже жили год-два, но не более того. Не получалось. То есть, мне кажется, что задача, если уж говорить о каких-то задачах, стоящих перед Церковью по упорядочиванию монашеской жизни, эта задача заключается в том, чтобы именно в институциональное монашество, в те монастыри, которые уже есть, все же вдохнуть подлинный монашеский дух. А первым шагом для этого будет все же уменьшение их какой-то излишней социализации и разнообразие монашеских уставов. Вот эти две вещи показали бы, во всяком случае, в каком направлении нужно двигаться нам для оздоровления монашества, но внеинституциональное монашество – это большой соблазн, большая опасность.

Прот.А.Степанов: Ну что же, спасибо, отец Петр. У меня еще очень много вопросов, связанных с жизнью монашества, но, к сожалению, время нашей программы подходит к концу. Я очень надеюсь, что нам удастся еще когда-нибудь поговорить о монашестве, и о современном монашестве, и о монашестве древнем; о соотношении тех возможностей, тех условий, в которых протекала жизнь тысячу лет назад в монастырях и сегодня; о тех путях, которые были бы желательны для развития монашества, вообще, о перспективе монашества. Одним словом, очень много вопросов и тем. Поэтому я очень надеюсь, что мы с Вами этот разговор обязательно продолжим. Напоминаю вам, дорогие радиослушатели, что сегодняшняя программа «Экклесия» была посвящена проблемам монашеской жизни, и беседовали мы с настоятелем подворья московского Свято-Данилова монастыря игуменом Петром (Мещериновым). Спасибо, отец Петр, за то, что Вы посетили наше радио и так интересно и с таким тонким пониманием вопроса говорили о монашестве. На этом мы прощаемся с вами, дорогие радиослушатели. Программу вел протоиерей Александр Степанов. Всего вам доброго!

Игумен Петр (Мещеринов): До свидания!