Философский пароход Марины Михайловой

М.В. Михайлова, д.ф.н.
«Философский пароход» — с корабля современности?

По поводу статьи "Пароход «Россия»", опубликованной в журнале "Вода живая"
к 90-летию высылки представителей интеллигенции из России

В 1922 по приказанию Ленина из России выслали за границу более двухсот человек. Основание — их «контрреволюционный» образ мыслей. Среди них были врачи и юристы, профессора и студенты, экономисты и инженеры, литераторы и политические деятели. Было и одиннадцать профессиональных философов, почему С.С. Хоружий и назвал это событие «философским пароходом».

О нем много писали как в трагическом (Макаров В.Г., Христофоров В.С. Пассажиры «философского парохода»: Судьбы интеллигенции, репрессированной летом – осенью 1922 г. // Вопросы философии. 2003. № 7. С. 113–137), так и в скептическом ключе (Дмитриева Н. «Летучий голландец» российской интеллигенции: Очерки истории «Философского парохода» // Скепсис. 2005. № 3/4. С. 79–102; Ее же. «Ой ты, участь корабля…», или Снова о «Философском пароходе» // Пушкин. 2009. № 4. С. 58–63). Расстановка акцентов, предлагаемая Тимуром Щукиным в статье «Пароход „Россия“» («Вода живая», 2012, № 11), не нова. Однако статья вызывает возражения научного, культурного, этического и христианского свойства. Нижеследующий текст, будучи персональным высказыванием по поводу статьи Тимура Щукина, в то же время резюмирует мнение группы лиц, в числе которых профессиональные философы, коллеги с радио «Град Петров» и мои друзья.
 

С точки зрения науки

Читая статью, вспоминала «легкость в мыслях необыкновенную» Хлестакова. Для оценки «вклада <…> в мировую сокровищницу мысли» отца Сергия Булгакова автору хватило одного абзаца. Так же скоро он расправился с Н.А. Бердяевым. Профессиональные исследователи решают такие задачи в монографиях или объемных статьях, давая себе труд анализировать и аргументировать. Боюсь, достоверность молниеносных вердиктов автора невелика.

Удивляет исходная посылка о том, что существует некий измеримый «вклад» в сокровищницу человеческой мысли. Философия всегда рассматривает одни и те же вопросы, и ценность философского высказывания определяется не «вкладом», а тем, что оно снова и снова обращает мысль к вечным вопросам, неразрешимым, но требующим того, чтобы мы постоянно имели их в виду. С этой задачей критикуемые Т. Щукиным авторы вполне справились: они ярко актуализировали ряд проблем онтологии, философской антропологии, философии истории, социальной философии.

Удивительна и логика автора. Он спрашивает: «Зачем мне отец Сергий Булгаков? <…> Или что нового мне дает Николай Бердяев?» и заключает: «Потеря конкретного „Бердяева“, конкретного „Эрна“ или конкретного „Изгоева“ — не великая беда для русской культуры». Мало того, что он ошибается: В.Ф. Эрна не было и не могло быть на «философском пароходе», он умер в 1917-м. Хуже другое. Свои суждения он возводит в ранг оценок, произносимых от лица русской культуры: мне это неинтересно — следовательно, это не является культурной ценностью. Не думаю, что это корректно. Впрочем, такого рода аргументацию некогда подвергла критике Ф.Г. Раневская. В Москве была выставлена «Сикстинская Мадонна», и кто-то из посетителей музея заметил: «А на меня она не производит никакого впечатления!» Раневская обернулась и сказала: «Молодой человек, эта дама уже на стольких произвела впечатление, что теперь она сама выбирает, на кого его производить, а на кого нет».

Историки философии иначе оценивают последствия «философского парохода». А.П. Козырев считает: «Высылка философов <…> нанесла непоправимый и доселе вред философскому дискурсу в нашем Отечестве. Высланные мыслители <…> были политическими философами, чутко отзывавшимися на состояние российского общества. <…> Именно эту нишу политической философии не удается равнозначно и качественно заполнить до сих пор» (Козырев А.П. Люди и пароходы // Однако: Информационно-аналитический проект. URL: http://www.odnako.org/magazine/material/show_22318/). К тому же депортация части ученого сообщества нарушила общение мысли, ограничила множественность исследовательских подходов и тем самым снизила эффективность научной работы.
 

С точки зрения культуры

Ю.М. Лотман говорил, что культурная память представляет собой сложную структуру, где нет ценных и неценных элементов. Представления о том, что следует помнить, а что можно забыть, меняются. Со временем то, что вчера было в центре, уходит на периферию, а то, что казалось забытым, актуализируется. Яркий тому пример — возрождение русской средневековой иконы в ХХ веке. Поэтому искусственное исключение из культурного горизонта значительного числа авторов — негативный факт. Т. Щукин утверждает, что ничего особенного Россия не потеряла. У меня же нет уверенности, что среди тех, кто не дожил до снятия запретов на книги, не было потенциальных читателей русской философии. Равным образом я не уверена и в том, что в будущих веках Бердяев или Франк никому не будут интересны. Культура — это свобода. Никто не должен решать, что для меня ценно, и запрещать мне чтение неценного. Именно это — полицейское отторжение авторов от читателей — и было сделано большевиками.

Автор рассуждает о «бесполезности» творчества высланных. Но культура в своих высших проявлениях в принципе бесполезна: «Тебе бы пользы все, на вес / Кумир ты ценишь бельведерский…» При этом автор забывает о красоте свободной мысли, красоте русской речи, которой изгнанники прекрасно владели. К.С. Пигров замечательно сказал, что философ «просто „гремучим жемчугом“ своей философии вносит „вклад“ в русский язык и в сознание народа. <…> Эти философы высланные, они плоть от плоти именно русской культуры, русского языка, они наши. <…> Философия национальна, как и поэзия».

Ю. Ананьев отметил, что с «философским пароходом» мы потеряли даже не тексты, а именно людей: изгнанники уже никогда не вошли на родине в университетские аудитории. Была нарушена живая традиция, которая передается от учителя к ученику, и это значительная культурная потеря.

Пафос автора значительно определяется критикой «гнилой интеллигенции», «обозной сволочи». Эти слова он берет в кавычки, но уже без кавычек утверждает, что «влияние интеллигентской субкультуры несло несомненный вред и философии, и эмпирической науке», и указывает на «необязательность мысли, риторичность, многословность, полемичность, свойственные интеллигенту». Именно необязательностью и неотчетливостью мысли, запальчивой полемичностью отличается материал Т. Щукина. Критику интеллигенции начал сборник «Вехи», его участники были на «пароходе», так что автор мог бы быть благодарен родоначальникам дискурса, в котором существует. Как пример дурной риторичности приведу цитату из Ленина: «Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих „военных шпионов“ изловить и излавливать постоянно и систематически и выслать за границу» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 266). Растлители — это пассажиры «философского парохода». Мне они не кажутся таковыми, равно как и Ленин не представляется образцом строгости мысли и ораторского мастерства.
 

С точки зрения этики

Говорить об этическом аспекте «парохода» трудно. Неловко в христианском журнале полемизировать по вопросам, очевидным для любого порядочного человека. З. Гиппиус заметила: «Если нужно объяснять, то не нужно объяснять». Однако приходится.

Автор утверждает, что изгнанники были благодарны «если не прямо Ленину, то судьбе» за то, что Россия отказалась «от их интеллектуальных услуг» (отмечу попутно используемое Т. Щукиным выражение «интеллектуальные услуги», характерное для его «понижающего» — в смысле той «игры на понижение», о которой говорил о. А. Шмеман, — стиля: в начале ХХ века еще различали храм и рынок, и труд профессора рассматривался как служение, культурная работа, умственный труд, партийный долг — что угодно, но не как «предоставление услуг»). Он не возражает против ситуации, когда людей выдворяют из родной страны, потому что текущей власти не нравится их образ мыслей. Напротив, «плодовитые интеллектуалы Серебряного века» (еще «понижение») были высланы «в рамках ленинской логики вполне за дело». Вопрос о нравственном качестве этой логики перед автором попросту не стоит. Конечно, можно благодарить Ленина за то, что «обозную сволочь» не утопили вместе с теми пароходами (запросто ведь могли), а только выслали. Это, кстати, не «новый акцент», еще в 1922 отъезжающим говорили: «Счастливые, за границу поедете!» (Осоргин М. А. Времена. Париж, 1955. С. 180). Но не лучше ли дать этическую оценку общественной системе, в которой изгнание — редкая удача на фоне нормы — смерти в лагере? Такой оценки автор избегает. Тоталитаризм для него — не проблема, «проблема была в том, что люди, взращенные старой образовательной системой, в новую систему вписывались плохо. Потому одни уплыли в Штеттин и Берлин, другие — на Колыму, третьи — на тот свет, а четвертые — погибли духовно». Как просто: устаревшие интеллигенты не вписались в новую жизнь. Как будто автору ничего не известно о том, что люди не «уплыли», а были высланы, заключены в лагеря, расстреляны.

Пример «погибшего духовно» — А.Ф. Лосев: «сломался», «до глубокой старости скрывал свою веру и свои платонические взгляды за пеленой марксистских заклинаний». Вероятно, автор не знает, сколько Лосев сделал для того, чтобы христианская мысль — пусть под прикрытием «марксистско-ленинской эстетики» — присутствовала в умственной жизни страны, где нельзя было прочесть Евангелие. Лосев — тайный православный монах, зэк, потерявший зрение на Беломорканале, автор замечательных книг и учитель достойных учеников. Непонятно, по какому праву Т. Щукин свысока осуждает этого человека.

Никто не обязан знать, понимать и любить те или иные книги. Но уважение к культурной традиции, да и вообще к другому — условие достойного бытия. Как сказала профессор А.П. Валицкая, «мысль и судьбы российских интеллигентов, если не любишь, так хотя бы уважай. Иначе — кто мы и зачем мы здесь?»

Статья Т. Щукина лишена уважения к другому, зато полна селективных суждений о том, что ценно для России, а что не ценно, кто «плод», а кто «почва». При таком пафосе от «почвы» и до «лагерной пыли» недалеко.
 

С точки зрения христианства

Такой материал неудивителен в наше время, когда лучший способ обратить на себя внимание состоит не в том, чтобы сделать что-то значительное, а в том, чтобы хлестко высказаться о том значительном, что сделали другие. Стоит только назвать белое черным — и ты уже на верхней ступеньке рейтинга. Если бы я встретила текст Т. Щукина в другом издании, не возникло бы ни малейшего желания о нем писать. «Les chiens aboient — la caravane passe» («Собаки лают — караван идет»). Но статья появилась в «Санкт-Петербургском церковном вестнике». Это означает, что нецерковные друзья могут задать мне простой вопрос: «А что, вы в Церкви действительно думаете, что Бердяев с Булгаковым посредственные авторы и должны быть благодарны Ленину за то, что их выслали?» Чтобы было понятно, что не все мы в Церкви так думаем, я и сочла необходимым выразить свое несогласие.

Настоятель Чесменского храма отец Алексий Крылов часто говорит: «В Церкви должно быть все самое лучшее». Это относится не только к вещам, но и к мыслям. Петербург — большой город, и редакция церковного журнала всегда имеет возможность пригласить знающих людей, чтобы высказаться по важным вопросам. Читатели могут быть с ними согласны или не согласны, но в любом случае они почувствуют, что редакция их уважает.

Христианский взгляд на мир предполагает милосердие, радость и благодарность. Я благодарна редакции «Воды живой» за возможность сказать то, что мои друзья и я считаем нужным сказать о «философском пароходе», а именно:

Мы сострадаем людям, которые были оторваны от родной земли и языка, от своих домов и городов, от друзей и близких, учителей и учеников, от отчих могил и от возможности строить жизнь своей страны. Для нас их изгнание — горькая потеря.

Мы рады, что они спаслись, выжили и оставили нам свои работы. Нам радостно, что их книги стали частью нашей жизни, интеллектуальной и словесной культуры, что они уже нашли и продолжают находить благодарных читателей.

Мы благодарны им за то, что они мыслили сильно и свободно, писали ярко и прозрачно, помогали голодающим, молились Богу, преподавали в университетах, трудились как инженеры и агрономы, занимались литературой и журналистикой, учили и лечили — словом, жили наполненной и осмысленной жизнью. Энергия этой жизни и сегодня существует для нас — в ту меру, в какую мы способны ее благодарно принять.

Марина Михайлова,
доктор философских наук,
сотрудник радио Санкт-Петербургской митрополии «Град Петров»

Опубликовано: сайт "Вода живая"