«Книжное обозрение» Рябков Хуго Балл

«Книжное обозрение»
Протоиерей Александр Рябков
Хуго Балл. «Византийское христианство»

                                    АУДИО vk.com/radiogradpetrov

Первая мировая война, к столетию начала которой мы приближаемся, оставила в европейской культуре значительный след. Очень многих эта катастрофа надломила, тем самым породив литературу «потерянного поколения». Лучшие представители этого течения, такие как Эрнест Хемингуэй, Джон Дос Пасос, Эрих Мария Ремарк, переживали это событие не только как свою трагедию, но как общечеловеческий нравственный кризис. Не всегда, правда, можно понять какой выход из этого тупика они предлагали, и как может ответить на этот инфернальный вызов войны отдельно взятый человек. Два полюса предлагается в литературе, выросшей на послевоенной почве. Это или брутальная мужественность, помноженная на цинизм, которая при этом допускает демонстрацию своих телесных и душевных ран и ожидает деятельного сочувствия.

Или другой полюс, который менее заметен в литературном творчестве того времени. Его можно описать как попытку сохранения идеалов патриотизма, верности долгу и служения отчизне при повсеместном разочаровании в этих принципах. К этому направлению можно причислить немецкого писателя и мыслителя Эрнста Юнгера с его книгой о войне «В стальных грозах». Наверно если бы революция не прервала естественный процесс культурной жизни России, мы тоже имели бы сегодня, кроме прекрасного очерка Николая Гумилева «Записки кавалериста», много великолепных книг о рыцарстве и героизме перед лицом тяжких военных испытаний выпавших на поколение рубежа 19 и 20 веков.

Но речь сегодня не об этих двух сторонах одной медали. Более интересен был бы для христианской аудитории автор, увидевший трагические картины войны и переживший их как начальный этап возвращения к Богу. Можно сказать, что осмысление войны с христианской точки зрения назревало и в творчестве русских авторов. Если бы большинство из них не погибло на фронтах Гражданской войны и в застенках НКВД, мы бы имели очень большой пласт русской христианской фронтовой поэзии и прозы. Яркий пример поэт Арсений Несмелов, погибший в советской пересыльной тюрьме в 1945 году. Его стихотворение «Подарок» описывает окопную жизнь, в которой только чтение Евангелия позволяет не сойти с ума, когда ужас грызет душу.

Но вернемся к представителям творческой интеллигенции Европы периода между двумя мировыми войнами. Видным деятелем европейской культуры, скорее невольно, чем преднамеренно осмыслившим войну с позиций христианства, на мой взгляд, является Хуго Балл, – немецкий поэт, драматург, эссеист и журналист. Правильней конечно назвать его художником, на творчество, которого война оказала довольно важное влияние. Так как его деятельность намного шире, чем создание одного или нескольких литературных произведений о войне. Таковых у него вообще нет. Хотя солдатские могилы и руины городов занимают свое место в его публицистике.

Его жизнь сама по себе может быть названа творчеством. И не просто творчеством в смысле создания предметов искусства, а как воссоздание человека и его отношений с Богом. Об этом после его смерти напишет его жена Эмми Хеннингс в своей книге «Путь Хуго Балла к Богу». До войны он активно участвовал в берлинской художественной жизни. В армию он не попадал по здоровью, но попав на передовую самовольно, полностью разочаровался во всеобщем патриотическом воодушевлении. При этом отвержение прусского казарменного духа не значило отречение от родства. Вот как он сам об этом говорил: «Я склоняюсь к сравнению моих личных переживаний с переживаниями нации. И считаю почти делом совести усматривать тут и там известный параллелизм. Это может показаться чудачеством, но я не мог бы жить без убеждения, что моя личная судьба представляет собой аббревиатуру всего народа. Если бы мне пришлось признаться себе в том, что я нахожусь среди разбойников с большой дороги, то никакая сила в мире не убедила бы меня, что те, среди кого я живу, не мои земляки. Так глубоко сидит во мне знак моей родины, что я повсюду чувствую себя в ее окружении». В отличие от своего земляка и современника Эрнста Юнгера, Хуго Балл остро переживал вину Германии и в первую очередь перед Россией, во многом, поэтому он покинул Германию и поселился в Швейцарии. Он предвидел разразившуюся в России революцию вызванную войной. Предсказал превращение русской армии в скопище террористов. Предугадал, что это неизбежно приведет к всемирной общечеловеческой катастрофе.

Знакомство с войной подтолкнуло его на создание нового течения в искусстве известного под именем дадаизма. Есть разнообразные толкования этого термина, но одно из них, на мой взгляд, более точно передает его суть. Дада, – это лепет ребенка. Другие толкования также связаны с детством. Так называли мать или кормилицу в нескольких областях Италии. Так называется детская игрушечная лошадка во Франции. Для немцев это знак простоватой наивности. Дадаизм, таким образом, – это возвращение в детство из взрослого мира, породившего своей рациональностью мировую бойню. Лучше всего сам Хуго Балл объяснил этот выбор следующими словами: «Детство – как новый мир, и все по-детски фантастическое, по-детски непосредственное, по-детски фигуративное направлено против мира взрослых. На Страшном суде Ребенок будет обвинителем, Распятый будет судить, Восставший из мертвых – прощать». Как здесь не вспомнить евангельские строки: «будьте как дети». Надо сказать, что Хуго Балл получил в детстве католическое образование и воспитание. Создание дадаизма и увлеченность им можно назвать первым шагом на пути возвращения ко Христу и к самому себе.

Дадаизм стал протестом против общепринятой изолгавшейся логики и морали, которая кроме жестокости и бессмысленности существования ничего не смогла породить. Это было восстание против лицемерия и привычки приспособляться, играя роль. Это был бунт «против всех постоянно возобновляющихся в истории методов обманывать Иисуса». Как позже метко напишет о Хуго Балле философ, социолог и публицист Эрнст Блох. Но во всем этом бунте как раз и не было Иисуса и слишком разными были бунтари. Снова не хватало ответа на вопрос о смысле жизни. И потому отец основатель этого явления Хуго Балл быстро теряет к нему интерес.

Несмотря на всю эксцентричность дадаизма Хуго Балл и до и после увлечения им сохранял дисциплину личной духовной жизни. «Со временем тяга к аскезе и утонченной духовности все более в нем усиливалась. Главными чертами его характера были бескомпромиссность, предельная честность, душевная чистота и религиозность». Так пишет в своем вступительном слове к его дневникам литературовед и доктор филологических наук, Владимир Седельник. Эта книга-дневник в переводе получила название «Бегство из времени». Первая часть ее была опубликована в журнале «Вопросы литературы» за 2007 год и на интернет-сайте «Журнальный Зал». Первые строки из этого дневника уже говорят о многом: «Вера в материю – это вера в смерть. Триумф такого рода религии – чудовищное заблуждение». Возвращение в лоно Церкви Хуго Балла было трудно понять друзьям-дадаистам. Хотя причина такого шага вполне прозрачно объясняется Хуго Баллом в таких словах: «Демоническим теперь стал весь мир. Демонизм уже не отличает денди от повседневности. Нужно стать святым, если хочешь еще как-то выделяться». Таким образом, обращение к Церкви это попытка самосохранения личности исходящая из желания спасти свою человеческую индивидуальность и свою личную свободу. Глобальная обезбоженность всех сторон жизни, по мнению Хуго Балла, не позволяют человеку не только адекватно понимать окружающий мир, но и самого себя. Владимир Седельник приводит слова известного немецкого писателя Германа Гессе, в которых тот утверждает, что Хуго Балл никогда и не переставал быть религиозным человеком. Герман Гессе говорил, что религиозность как таковая никогда не угасала в нем. Он пишет в предисловии к первому изданию его дневников: «Религиозность Хуго Балла была потребностью в наделении смыслом своих деяний и мыслей». Также Герман Гессе, бывший самым близким другом Хуго Балла считал, что его вера была изначальным стимулом его творчества. При этом он замечает, что со временем она же привела его к непреодолимому противоречию как с современной ему наукой, театром, политикой, и с официальной католической церковью.

Герман Гессе не совсем прав в утверждении разрыва между Католической Церковью и религиозностью Хуго Балла, но определенная доля правды в этом есть. Богословский интерес его был направлен не на западную схоластику и апологетику, а на Восток, к истокам христианской культуры. Хуго Балла не занимали труды Альберта Великого, Фомы Аквината или Ансельма Кентерберийский, его интересовала православная практика умной молитвы с ее аскетической техникой, которая была отвергнута Западной Церковью в период Ренессанса. При этом стоит упомянуть, что в последние годы жизни Хуго Балл был постоянным автором богословских статей для известного католического журнала «Горнии выси». В это же самое время он задумал большой многотомный труд об отцах церкви. До конца своей очень короткой земной жизни он успел написать только один том, в который вошли его работы об Иоанне Лествичнике, Симеоне Столпнике и Дионисии Ареопагите. Сегодня эта монография выпущена на русском языке, в издательстве «Владимир Даль» под заглавием «Византийское христианство».

Когда Хуго Балл писал эту книгу, он сам жил как отшельник, в заброшенной хижине в швейцарских Альпах. В это время он не только не имел элементарного комфорта, но и просто печки, чтобы согреться зимой в горах. Работая над этой книгой, он питался, в полном смысле слова, чем Бог пошлет. Иоанн Лествичник, Симеон Столпник и Дионисий Ареопагит стоят друг от друга на определенном расстоянии и по исторической хронологии и по форме своего наследия. Но всех их объединяет порыв человеческой души в восхождении к Творцу. Постепенно возрастающий в добродетели подвижник по учению преподобного Иоанна, созерцательное виденье иерархичности духовного и физического миров по учению Дионисия, поразительная в своей детской простоте аскеза столпников, начавшаяся в Сирии с преподобного Симеона. Все они устремлены к Небу, к его чистоте и предельной ясности. Эти отцы были созвучны переживаниям и мыслям отходившего от дадаизма Хуго Балла. Он писал, что всякие экспрессионизмы, дадаизмы и прочие мизмы – худший вид буржуазии. Употребляя слово «мизмы» Хуго Балл отсылает наверно не только к немецкому слову mies, что значит скверна, но и к греческому «миазма», что также означает загрязнение. Хуго Балл искал в авангарде, экспрессионизме и дадаизме возможность упростить мир и очистить его от пошлости. Но все эти попытки скатывались к борьбе честолюбий, и рано или поздно превращались в коммерческое предприятие. Только святые отцы дали ответы на его вопросы и помогли найти возможность выхода из этого замкнутого круга.

Вознесение над дрязгами мира монаха-исихаста в изложении преподобного Иоанна, было созвучно как отвержению Хуго Баллом житейского мудрости, так и его подозрительности к бесформенной интуиции эстетов. В парадоксальной аскезе Симеона им найден лучший выход для поиска, начатого дадаизмом, ведь религиозный экстаз Симеона, – это попытка осуществления слияния противоположностей Неба и земли. Космология Дионисия Ареопагита стала для него парадигмой современного мироощущения, так как Законы Божии актуальны как для религии, общественной жизни, так и для художественного творчества. Хуго Балл писал о себе: «Я тщательно изучил себя. Я никогда не стану приветствовать хаос, бросать бомбы, взрывать мосты и уничтожать понятия. Я не анархист».

Книга Хуго Балла по слову его жены и биографа была еще и ответом набиравшему тогда силу психоанализу. Российский литературовед и переводчик Юрий Архипов в своем предисловии к «Византийскому христианству» приводит слова жены Хуго Балла из книги о нем. Эмми Хеннингс называла психоанализ открытием обществом для себя заново бесов и беснования. Она пишет, что Хуго Балл, в своей книге показал, что большинство открытий Фрейда давно уже были известны христианским мистикам, исцелявшим от одержимости бесами практикой экзорцизма. Сам Балл своим трудом хотел заново открыть Европе, что вера в Бога и молитва к Нему несет в себе врачевание душевных недугов, как отдельной личности, так и всего общества, которому необходимо освободится от рационализма эпохи Просвещения и вернуться к Святоотеческому Христианству.

Хуго Балл, в своем всеобъемлющем человеколюбии, хотел донести до современного ему европейца древнюю христианскую мысль о том, что молитва и аскеза есть высшее искусство, а отшельник христианин подлинный художник своего совершенствования. Следующий том должен был быть посвящен великим учителям Церкви Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоусту, но болезнь не позволила реализоваться этому великому замыслу. «Византийское христианство» стало итогом короткой, всего в сорок лет длинной, но очень яркой жизни. Жизни человека, который в центре Европы живя между двумя мировыми войнами, сочетал в себе смелость юродивого, самоотверженность отшельника и мудрость богослова.

Путь к такому финалу был непрост, и дело не только в пресловутой борьбе с самим собой, а скорее в глухоте окружения. При этом непонимание, помноженное на скитальческую и голодную жизнь, не только не сломило, но еще более утверждало Хуго Балла в движении к Богу. Пройдя сквозь грязь мира, и веря в чудо, он искал и жаждал Бога, который есть Любовь и удивлялся, что люди не ищут Его. Воистину восточная отрешенность и римская стойкость нашли в нем место для встречи. Избрав в прямом смысле слова, своим уделом пустыню и добровольную бедность, Хуго Балл готовил себя к скорому переходу в вечность. Он был отпет в сельском католическом храме, в швейцарском италоязычном кантоне Тичино, отделенном от остальной страны неприступными горами и похоронен на местном кладбище, куда смогли прийти простится с ним только несколько подобных ему богоискателей. Значение наследия Хуго Балла для диалога Востока и Запада трудно переоценить. Удивительно, что встреча Византии и Рима повторилась в конце 20 века снова в кантоне Тичино, в скиту католического монаха и отшельника Габриэля Бунге, автора нескольких книг о восточно-христианской аскетике, перешедшего в Православие в 2010 году.

См. также: