Памяти отца Павла Адельгейма

Памяти протоиерея Павла Адельгейма, убитого в Пскове 40 дней назад

13 сентября 2013 г., 13:30 (репортаж А.Ратникова), 20:30 (программа М.Лобановой)

Протоиерей Павел Адельгейм: «Стойкость и славная смерть христианских мучеников свидетельствует о силе, с которой божественная благодать действует внутри воли, чувства и плоти человека».

Текст

АУДИО ВКонтакте:

Репортаж Александра Ратникова с отпевания отца Павла (Псков, 8 августа 2013 г.)

Чаще всего сравнивали убийство прот. Павла Адельгейма с убийством прот. Александра Меня, но по времени событие оказалось ближе к 10-летию со дня кончины митрополита Сурожского Антония.

АУДИО: Программа Марины Михайловой «Культурная реакция» с участием протоиерея Александра Степанова.

Памяти протоиерея Павла Адельгейма (беседа с Юлией Балакшиной).

На фото: протоиерей Павел Адельгейм на выставке «Неперемолотые», посвященной новомученикам и исповедникам российским. Выставку показывает Юлия Балакшина.

Незадолго до смерти протоиерей Павел Адельгейм выступал на конференции на тему мученичества. Предлагаем вашему вниманию текст, любезно предоставленный участником программы памяти отца Павла на радио «Град Петров» Юлией Балакшиной.

Протоиерей Павел Адельгейм

Этическая импликация мученичества

Греческое слово «мартирос», которым церковная традиция называет христиан, принявших смерть за свидетельство о Христе, в священном Писании переводится словом «свидетель». Русское слово «мученик» называет того, кто пострадал до смерти за исповедание Христа Богом и Спасителем. Это слово называет всех, кто свидетельствовал до смерти, что Христос — истинный Бог наш. Свидетелем назван Иоанн Креститель. Свидетелями называет Христос учеников. Так возникает два понимания одного подвига с внешней стороны. Богослужебные книги, житийная агиография и мученические акты являются богатыми источниками для внешнего свидетельства.
Гораздо сложнее рассмотреть подвиг мученика изнутри и понять психологию мученического подвига. Мы имеем не много свидетельств о том, как сам мученик осознаёт этическую задачу мученического служения.
Героический подвиг, как и мученический, предполагает опасности раны, страданий и смерти. В том и другом есть существенные различия. Мотивом героической жертвы является победа, которая может оказаться этически бесцветной. Рискуя жизнью, герой идёт на подвиг с надеждой сохранить жизнь. Риск может оправдаться или нет. Героя вдохновляет надежда победить и сохранить жизнь, приобрести славу, награду и восхищение окружающих. Героическая жертва может не иметь нравственного значения. Можно совершить поступок и отдать жизнь за недостойную цель.
Нравственное качество мученического подвига не подвергается сомнению. Мученик не ищет победы и славы. Он приносит себя в жертву Богу, Истине, Любви, Жизни… Другой смысл имеет в смерти мученика понятие риска. Мученический подвиг начинается с самоотречения. Мученик отказывается от всех благ и самой жизни. Сохранение земной жизни исключено. Того, кто идёт на мученический подвиг и, претерпевая страдания, остаётся живым, церковь называет исповедником. Мученик исполнен решимости и приносит себя в жертву Богу. Добровольная смерть является необходимой ценой мученического подвига.
В мученическом подвиге церковь видит осуществлённым один из даров Святого Духа. Мученик переходит от жизни к смерти с верой и надеждой. Где есть вера и надежда, неизбежен риск. Перед сознанием мученика стоит главная задача — встреча с Богом.
Всё живое умирает по-разному. Когда умирают животные, мы видим в их глазах смертную тоску и не видим надежды. Животные не чают вечной жизни. Человек не хочет умирать, сознавая смерть, как не должное. Человеку естественно желать бессмертия, которое в пределах материального бытия неосуществимо. Мученик верит в свою встречу с Богом, в воскресение мёртвых и вечную жизнь. В своей вере он находит оправдание риска, воздаяние за отказ от жизни и принятие смерти. В желании бессмертия он обретает радость отказа от жизни ради встречи со Христом. «Желание имею разрешиться и быть со Христом».
Когда святителя Игнатия Антиохийского (Богоносца) вели в Рим на суд кесаря и мученическую смерть, он писал христианам письма и умолял не препятствовать его мученической кончине: «я — пшеница Божия и хочу быть смолот зубами диких зверей, что бы чистым хлебом предстать пред Богом».
Между риском и надеждой неизбежен страх за утрату привычного бытия и переход в новое качество. Это не только естественный страх смерти, а страх Божий, как осознание своего несовершенства. Отсюда следует «печаль по Боге», которая через покаяние ведёт к спасению. Грешник, принимающий мученический подвиг, помнит о своей греховности. Эта память о греховной немощи трансформируется в прощение своих палачей. Христос заповедует прощать обидчиков, как Бог прощает нам грехи.
Итак, в этической импликации мученической смерти мы выделяем несколько характерных особенностей: решимость на самоотречение и жертву, покаяние и прощение, терпение и любовь, радость и надежду.
Этический и духовный смысл подвига наиболее содержательно раскрывается в Евангелии: «Сын Человеческий не пришёл, чтобы Ему служили, но послужить и отдать душу свою для искупления многих». Предание Себя за жизнь мира последовательно проходит ряд этапов. Евангелие освещает контрапункты принятия Христом Спасителем чаши, которую даёт Отец и открывает в совершенном виде сущность мученического подвига в его развитии. Богочеловек имел полноту Божества и полноту человеческой природы. Всё, что свойственно человеческой природе было свойственно Спасителю мира, кроме греха. Евангельский образ Христа наиболее совершенно раскрывает психологию мученичества. Следует учесть, что психология накладывается на исключительность Личности Богочеловека и уникального служения спасению мира. Смерть грешника апостол называет расплатой за грех: «умерший освободился от греха». Иной смысл имеет смерть Спасителя.
В воплощении осуществилось приобщение Бога человеческой природе. Богочеловек стремится к пределу кенозиса, отказавшись добровольно от преимущества перед человеком «иметь жизнь в Себе». «Он смирил Себя до смерти, смерти же крестной». Соглашаясь на крест в Гефсиманском саду, Христос телесно, душевно и духовно породнился с человечеством:

«Он отказался без противоборства,
как от вещей, полученных взаймы,
от всемогущества и чудотворства
и был теперь, как смертные, как мы».
(Б.Пастернак)

«Отче! пришёл час» — начинает Христос гефсиманскую молитву. Человек создан для бессмертья. Его природе естественно противиться смерти. Христос не скрывает немощи, свойственные человеческой природе. Он испытывает голод и жажду, плачет над Лазарем, которого собирается воскресить, плачет об Иерусалиме, выражая свою национальную любовь к Родине. И на кресте не скрывает своих физических страданий, выразив их криком: «Жажду!»
Евангелисты отражают душевную борьбу, которая предшествует решению принять смерть: «Отче! Избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришёл». Христос не стремится к смерти. Он принимает её, как Чашу, которую даёт Отец: «Неужели не пить Мне чашу, которую дал Мне Отец?» Решение принять смерть трудно даётся даже Спасителю мира: «в борении прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, каплющие на землю».
Митрополит Антоний (Храповицкий) относит «искупление» не к распятию, а к гефсиманскому борению. «Я приближаюсь к тайне слишком глубокой и страшной и заранее прошу прощения, если мои слова покажутся недостаточно уважительными там, где боялись говорить величайшие мыслители и святые. Но в страшной истории Страстей так и слышишь, что Создатель мира каким-то непостижимым образом прошёл не только через страдания, но и через сомнение. Сказано: «Не искушай Господа Бога твоего», но Бог может искушать Самого Себя. Именно это произошло в Гефсимании. Он прошёл через наш человеческий ужас пессимизма. Мир содрогнулся и солнце померкло не тогда, когда Бога распяли, а когда с креста раздался крик, что Бог оставлен Богом». Честертон говорит о сомнении, пережитом Спасителем. Сорвавшийся с креста возглас свидетельствует о переживании богооставленности. Вопрос Христа «для чего Ты Меня оставил» выразил сомнение в воскресении и отчаяние.
И. Креститель, ожидающий мученической смерти, посылает учеников спросить: «Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого? И сказал им Иисус в ответ: пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокажённые очищаются, и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют. И блажен, кто не соблазнится о Мне».
Иисус не даёт Иоанну вербального ответа. Он ссылается на пророчество Исайи, предоставляя Иоанну победить сомнения подвигом веры. Вербальный ответ не превозможет сомнений. «В глухонемые владения смерти» можно войти только со светильником веры.
Внутренняя борьба завершается решением принять смерть, ибо так хочет Отец. Главным аргументом этого решения является Его божественная воля всегда единая с волей Отца. Богочеловеческая Личность совершает выбор между человеческой и божественной волей в пользу последней. Преодолевая сомнения и волю к жизни, Христос выводит формулу мученичества: «Отче! О если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! Впрочем не Моя воля, но Твоя да будет». Так мученики принимают решение: в сомнениях и внутреннем противостоянии смерти.
В Гефсиманском саду Христос принял решение, которое было вынесено в Превечном совете. Со стороны кажется, архиереи и Пилат решают судьбу Христа:
— Мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя, и власть имею отпустить Тебя? — Иисус отвечал:
— Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше.
Согласие мученика на подвиг соединяет его волю и Промысел Божий. Унижением, насмешками и бичеванием начинается восхождение на Голгофу. Тот же путь унижения и позора вслед за Христом проходят мученики. Осудив мученицу Анастасию, прокуратор Пров велел обнажить её. Такое унижение и надругательство страшнее смерти для девушки, воспитанной в монашеском целомудрии. Невеста Христова мужественно приняла позор и ответила Прову: «Ты обнажил не меня. Ты обнажил нечистоту своего похотливого сердца».
После бичевания воины возложили на плечи Христа крест, и шествие двинулось на Голгофу. Ночные допросы у архиереев, у Ирода и у Пилата, сутки, проведённые без сна и пищи, бичевание и тяжёлый крест надломили человеческие силы Христа, и Он стал падать, изнемогая под тяжестью креста. Внутреннее борение в Гефсиманском саду восполняется физическими страданиями в пути на Голгофу. В страданиях вызревает и раскрывается величие духа. Когда Спасителя положили на крест, раздались удары тяжких молотов и гвозди пронзили Его руки и ноги, иудеи ожидали, что с креста раздадутся, как обычно, крики отчаяния или проклятий.
Но с этого креста раздалась молитва. Христос молился не о терпении понести страдания и не об успехе совершённого дела. Христос молился о Своих врагах: «Отче, отпусти им, ибо не ведают, что творят!» Их жестокость, равнодушие и умолкнувшая совесть вызывали сострадание. Слова молитвы Христа за врагов повторяют мученики. Когда побивали камнями Стефана, он тоже молился за врагов. «Преклонив колена, воскликнул громким голосом: Господи! Не вмени им греха сего. И, сказав сие, почил».
Рядом с крестом Спасителя были распяты на крестах два разбойника. Один проклинал свою судьбу и хулил Бога. Другой разбойник обратился ко Христу со словами: «Помяни меня, Господи, когда придёшь в твоё Царство. И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю». Мученики также оказывали помощь ищущим духовного возрождения. Страдания святого великомученика Георгия обратили ко Христу царицу Александру с царедворцами.
Страдания Христа не были искуплением личного греха. Христос был безгрешен. Это осознавали многие из окружающих. Иисус спросил иудеев: «Кто из вас обличит Меня в неправде?».
«Пилат сказал архиереям и народу: я не нахожу никакой вины в этом Человеке». Ирод тоже не нашёл вины за Иисусом. Жена Пилата послала сказать: «не делай ничего Праведнику тому». Пилат сказал об Иисусе: «невиновен я в крови Праведника сего». Иуда сказал: «согрешил я, предав кровь неповинную». Разбойник на кресте говорит о нём: «Сей никакого зла не сделал».
Христос добровольно принял страдания и смерь за грехи мира. «Я пришёл спасти мир. Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять её. Никто не отнимает её у Меня, но Я Сам отдаю её». Пророк Исайя объяснял: «Он взял на Себя наши немощи и понёс наши болезни. Он был изранен за грехи наши и мучим за беззакония наши. Господь возложил на Него грехи всех нас».
Всего труднее в мученичестве Христа понять богооставленность Сына Божия, единосущного Отцу и Духу. Сердцем Христос связан со всеми грешниками. Грех и скорбь каждого грешника Христос принимает как Свой собственный. Он не отделял Себя от грешников. Гефсимания и крест были не только личной скорбью Христа. Там пережил Христос скорбь всего человечества. Он поднял на Себя грехи всего мира, а грех отлучает человека от Бога. Обезбоженное одиночество становится величайшей скорбью человека. И сердце Спасителя, вместившее сердца всех грешников, пережило муку богооставленности, вырвавшуюся воплем на кресте: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?».
Молитвой и любовью к Отцу Небесному и Его творению, Христос преодолел муку богооставленности, «да Сам искушен быв, может помочь искушаемым». Он не впал в отчаяние, но победил его молитвой и Духом соединил Бога и Человека: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой».
Митр. Антоний (Блум) пишет: «Крик Спасителя: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты меня оставил? — это крик совершенного человека, Который свободно, по любви приобщился к основной трагедии человека: к его оторванности от Бога. Христос потерял Бога, чтобы быть с нами единым в последней трагедии человечества».
В духовной жизни христианина всегда действуют двое: Бог и человек, вступая в отношения между собою. Подвиг мученичества утверждает такое их единство, которое не может разорвать смерть. Одновременно исполняются две воли: воля Божия и послушающаяся ей воля человеческая. «Послушлив быв даже до смерти». Стойкость и славная смерть христианских мучеников свидетельствует о силе, с которой божественная благодать действует внутри воли, чувства и плоти человека.

Протоиерей Павел Адельгейм

Встреча со святым исповедником из сонма Российских новомучеников

В юности Бог послал мне встречу и общение с прославленным Церковью иже во святых исповедником. До разгона монастыря иеромонах Севастиан жил в Оптиной пустыни и был келейником одного из последних Оптинских старцев — иеромонаха Нектария.
Мы жили под г. Карагандой, в пос. Ак-Тау. Отец был осуждён по ст. 58 УК и расстрелян, а нас сослали, как членов семьи «врага народа». Мать работала табельщицей на цементном заводе под надзором НКВД, я учился в школе. Жили в бараке, построенном немцами, переселёнными с Поволжья.
Однажды по поручению матери поехал в Караганду купить свитер. Через Ак-Тау поезд ходил в Караганду. Выполнив поручение, я бродил по городу. До отхода поезда оставалось много времени. Бог привёл меня в городской район, под названием «Большая Михайловка». Среди частных домиков выделялся молитвенный дом. Приходским священником служил там о. Севастиян. Здесь началась моя сознательная церковная жизнь. Меня привечали монахини-старицы. Матушка Агния писала иконы. Матушка Вера вела хозяйство и кормила нас. Андрей Михайлович, худой, высокого роста с чёрной бородой, читал за службой Апостол. Помощником о. Севастиана был Александр Кривоносов, по специальности агроном, позднее стал вторым священником.
Вокруг о. Севастиана было много молодых девушек. Они старались быть полезными: ухаживали за батюшкой, пели, читали, выполняли разные работы по хозяйству. Кто шил одежду и облачение для батюшки, кто помогал матушке Вере, а кто матушке Агнии. Среди духовных чад о. Севастиана был будущий митрополит Питирим Нечаев. Его сестра часто приезжала и подолгу гостила у о. Севастиана. Она запечатлена на фотографии. О. Севастиан вместе со своей паствой сфотографировался на Мелькомбинате.
В помещении молитвенного дома служить запрещали. Разрешали совершать требы: крестить, отпевать и т.д. Служили тайно по ночам в частных домах. Служба была ежедневная и продолжалась всю ночь, как у древних христиан. Дом был наполнен народом. Служили обычно в одних и тех же домах по очереди. Начинали службу, когда стемнеет. Продолжалась служба до утра: Вечерня, Утреня и Литургия. Причастников было много даже в будни. После службы пили чай, а потом батюшка шёл в очередной дом совершать обедницу. Власти догадывались, что по ночам бывает богослужение в частных домах, но закрывали на это глаза.
Требы было удобнее служить в молитвенном доме. Храм был просторный с алтарём и иконостасом. Огромную радость доставило неожиданное разрешение послужить в храме страстную седмицу и Пасху. Помню тихое чтение и пение, земные поклоны и батюшка долго-долго читает Евангелие. В отроческом возрасте запоминаются внешние события. Память не сохранила проповедь и беседы на исповеди. Всё это принесло плоды в моём духовном становлении.
О. Севастиан говорил всегда кротко, сохраняя внутренний мир, не раздражался, не повышал голос.
Первые впечатления остались навсегда свежими и подтверждались постоянным опытом общения. Привязался я сразу ко всем. Это была семья, открытая для всех, кто искал общения. Отец Севастиян был нужен многим и чаще наедине. Постоянное общение со всеми поддерживалось богослужением и общей трапезой и беседами. Кроме взрослых у меня было общение со сверстниками. Детей было много, они приходили регулярно и наше общение не прекращалось. В Михайловке я проводил всё свободное время. В Михайловке началась церковная жизнь моей матери. Она не была церковным человеком. Закончила Студию Симонова при театре Вахтангова, стала актрисой, вышла замуж, родился я. Через два года отца расстреляли, её дважды сажали. Первый раз она провела в тюрьме полтора года. Во второй раз провела в тюрьме больше двух лет и сослана по этапу. Возвращаясь из Михайловки в Ак-Тау, я рассказывал про батюшку и Михайловку, читал ей молитвы. Она записывала «Отче наш» и с горечью говорила: «Вот, сын первым молитвам учит. Всё наоборот».
Смерть Сталина была воспринята на поселении с огромной радостью. Все ожидали перемен. Закончились срока, разрешили уехать. Сперва мы с матерью вместе ездили в Михайловку. Мама тоже посещала батюшку, исповедовалась и причащалась. Через некоторое время её приняли в Карагандинский театр. Нам выделили комнату, и мы переселились в Караганду. Теперь могли часто ходить в Михайловку.
Однажды я шёл, размышляя по дороге, и вдруг ясно осознал, что нужно служить Богу. Мне было 13 лет. Возникло решение стать священником и, разумеется, монахом. Семейных священников в моём опыте не было, а по возрасту проблема женитьбы была от меня далека. Только пожив долгое время в Киево-Печерском монастыре, в Почаевском Свято-Духовском скиту и закончив Киевскую семинарию, я скорректировал для себя проблему личной жизни. В юности священство и монашество выросли для меня в жизненную задачу. Возможно, всё начиналось с романтичной таинственности ночных богослужений и встреч с необычными людьми, жизнь которых наполнена молитвой и верой. Их лики, как иконы, излучали свет вечности. Как было не согреться этим светом в живом общении с ними?
В нескольких километрах от Б. Михайловки находился Мелькомбинат. Это был большой посёлок ссыльных крестьян. Они приезжали без всякого имущества и обзаводились хозяйством с нуля. Можно удивляться их энергии и крестьянскому профессионализму. На бесплодных и безводных землях, где культурный слой ограничивался миллиметрами, они растили пышные огороды. Выкапывали глубокие колодцы в поисках воды для полива. Своими руками они строили себе дома, создали крепкие семьи по восемь-десять детей. В домах висели их главные ценности, сохранённые Бог весть какими путями, дедовские иконы. Они сохранили не только иконы. Весь семейный уклад был живой иконой христианского быта. С молитвой садились за стол. По вечерам читали молитвы всей семьёй. Утром поднимались до света и, помолившись, шли работать.
Мне доводилось провожать батюшку по дороге на Мелькомбинат. Он шел пешком в коротком подряснике. Сапоги утопали в глубокой пыли. Ему было около шестидесяти. Он был бодрый и подвижный. Зная, что его ждут и будут рады приходу, отец Севастиан не ленился приходить, несмотря на немощи. С его приходом оживал посёлок. Каждое посещение было праздником для взрослых и детей. Батюшка входил в дома и совершал всё, в чём была нужда. Тут я с ним разлучался. У меня были свои встречи со сверстниками.
В 1963 году я посетил о.Севастиана. Он помнил меня и радушно встретил. На память подарил мне свою рясу, которую девушки аккуратно удлинили. Рясу я берегу до сих пор. Вторично я посетил Б. Михайловку в год смерти о. Севастиана. Живым я его уже не застал. Встретил меня о. Александр Кривоносов. Он подарил мне священнический восьмиконечный крест, который носил со дня рукоположения. Накануне его наградили наперсным крестом. Его первый крест я ношу до сих пор. Ещё о. Александр подарил мне батюшкин парамант и сказал, что в деревянный крест вложена частица мощей святого Александра Невского.
Архимандрита Севастиана прославили в 1988 году на Юбилейном Поместном соборе. В России это было первое прославление святых новомучеников и исповедников. Написаны икона преподобного Севастиана и молитвы. Молитвенный дом в Большой Михайловке расширили и расстроили. Служат в нём теперь три священника.
Отец Севастиан погребён, и его молитвенный покров по-прежнему простёрт над созданной общиной. Его прославление свидетельствует, что по-прежнему он отзывается на наши просьбы о молитвенном предстательстве перед Богом.
Ежегодно 30 октября отмечается день памяти всех репрессированных, невинно убиенных, среди которых большую часть составляют епископы, священники, диаконы, монахи и миряне, которые сберегли свою веру, как главное сокровище души, сохранили любовь, не ожесточившись и не озлобившись. И теперь исполнилась самая светлая надежда их жизни: они нашли упокоение там, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыханий, но жизнь бесконечная. Те, что остались не перемолотыми репрессивной машиной, и те, кого она перемолола, и те, кто кнопки нажимал для перемола, теперь вместе покоятся в одной земле.
Широка страна моя родная, много в ней морей, лесов и рек, а сколько крестов и могил без крестов!

Были и те, чей единственный след –
это свет над мерзлотою, над тундрой, где мощи хранятся.
На деревянных табличках ни даты, ни имени нет.
Будут теперь номера вписаны в святцы.
(Е.Пудовкина)

Они прошли трудный путь, много испытаний выпало на их долю! Они донесли свой крест до смертного часа. Никодим говорил Иисусу: «таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог». Господь ответил: «верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит». Господь открывает тайну подвига не перемолотых: они донесли свой крест, ибо жили с Богом.

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Его призвали Всеблагие,
Как собеседника на пир.
(Ф.Тютчев)

Нам трудно себе представить крестную эпоху, когда к власти пришли убийцы и маньяки. Общество подражало им, рукоплескало и восхищалось их кровожадностью. Можно удивиться поэтическому провидению А. Блока, так точно оценившему век:

Двадцатый век… Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).

В эту эпоху нельзя было сохранить душу иначе, как пребывая с Богом и служа Ему в подполье. На необъятной Российской земле люди сознательно уходили из советской системы во внутреннюю эмиграцию. Уйти за пределы страны было невозможно. Они уходили внутрь себя, в тайну духовной жизни. Находили тайных священников, совершали богослужение, крестились, исповедовались и причащались. Их судили, сажали в тюрьмы, убивали, но истребить не смогли.