QR-код для пожертвований через СБП в вашем смартфоне.
ВЕРСИЯ ДЛЯ ANDROID
Программа «Неделя». Фрагменты прошедшего сезона
Сборник цитат из программы Александра Крупинина
«Неделя»
Июль 2017 г.
В прямой эфир после летнего перерыва воскресная программа Александра Крупинина вернется в октябре.
А пока предлагаем вспомнить фрагменты из прошедших передач.
Молебнов Новомученикам не заказывают. … Имена многих Новомучеников связаны с Собором 1917-1918 гг., на котором было восстановлено патриаршество. В этом году мы празднуем столетие этого события. Новомученики – это люди, которые оставили какое-то послание для нас, своих духовных потомков. Так, может, Новомученики и помогут нам выйти за рамки этих стереотипов: святые, помогающие в строго определенных нуждах…И сейчас, в год столетия Собора и начала гонений – хороший повод поговорить об этих людях. Я всегда с интересом читаю такие книги, которые излагают биографии той эпохи. У меня есть корпус любимых имен. Некоторые, кстати, не канонизированы. Но это удивительно, что многие знали друг друга! … Я уверен, что сейчас будет новая эпоха в осмыслении идей, изложены на Соборе, на котором было восстановлено патриаршество, о том, как выстраивать церковную жизнь. Потому что время соборных решений – непростое. И кто-то говорит, что решения Собора 1917-1918 гг. были правильные, кто-то, что они опоздали, а кто-то, что поторопились. Описания самого этого Собора – они удивительные! Даже в воспоминаниях есть что почитать об этом.
У нас есть непонятное решение суда по мемориальной доске адмиралу Колчаку, которую решено снять. Таким решением суд декларирует продолжение гражданской войны – только уже между потомками белых и красных. Можно попробовать подать на реабилитацию Ленина, нам откажут, и тогда, на этом основании, будем требовать памятники убирать.
Священник Василий Селиверстов:
Я согласен с тем, что Церковь должна отражать дух времени. Если мы сегодня начнем понимать то, что предлагает нам Церковь, возможно, мы ужаснемся этому. А так – что-то красивое звучит по церковно-славянски и ни к чему нас не обязывает. Но вопрос языка богослужения – не самый главный в Церкви. Если церковно-славянский продержится еще 100 лет – ничего.
Участники Собора 1917-1918 годов размышляли о том, каково должно быть место Церкви в обществе, в государстве, принимали решения… Но они не могли предвидеть, что в скором времени места Церкви в обществе не будет. А у обновленцев была одна из положительных сторон – они активно боролись с атеизмом. Сейчас тоже нужно вступать в диалог с обществом. А дореволюционное сознание было выстроено в церковной отработанной веками системе, и нашлись люди, которые не только детали, а всю систему в целом – взяли, и сказали – она нам не нужна. И представители Церкви неспособны были вступить в диалог, чтобы это предотвратить. А вот обновленцы – они хотя бы пытались.
Протоиерей Александр Степанов:
Я думаю, нет. Потому что надо всё доводить до конца. Десталинизацию до конца не довели. Идеология этой эпохи, как очень верно сказал владыка Иларион, не была развенчана. Глубочайшая мысль Бердяева, приведенная митрополитом Иларионом: социализм противостоит не капитализму, а христианству. Эта идеология предполагала овладение душами людей. И управление духовной стороной жизни человека. Человеку очень резко ограничивали пространство и мысли, и чувств, переживаний. Если христианство как раз говорит о свободе человека, о свободном выборе человека, то здесь – никакой свободы не предполагалось: или ГУЛАГ, или разделяй вот эту идеологию. Так что, конечно, вот эта работа по внутреннему, духовному преодолению сталинизма, и вообще вот этого советского периода, не была доведена до конца, черты не было проведено. Поэтому, да, мы отъезжаем по разным направлениям: у кого-то в моде Сталин, кто-то связывает идеи социальной справедливости с Лениным… И вот мы эту черту спокойно опять пересекаем. Почему это возможно? Потому что не было сказано, что это – преступление. Уголовное, страшное преступление против человечества.
Самая распространенная ошибка у людей, почему они не могут жить в покое – не те люди рядом, поэтому в моей жизни всё не совсем так… Не та работа, не та жена, не тот муж, и дети не такие, как надо… Жизнь – черновик, и вот человек начинает еще раз и еще раз… И этот телескоп выдвигается и выдвигается, и конца нет. Тема смерти заставляет беречь сегодняшний день, сегодняшний отрезок жизни. Не замарать. Только эта тема – тема смерти – помогает это сделать.
Я живу недалеко от станции метро «Нарвская». До революции улица называлась Серафимовская, ныне – улицы Трефолева. Трефолев – печально известный большевик, подавлял Кронштадтское восстание. Злая ирония: был Серафим, т.е. светлый, стал Трефолев, то есть нечистый. Печально. Был там храм Серафима Саровского (от него вообще ничего не сохранилось) – один из первых храмов, освященных в честь Серафима Саровского. И вот там было такое количество разных просветительских кружков и других начинаний! А это – рабочая окраина. И там даже иностранные языки учили – были курсы иностранного языка. Это должно быть хорошим для нас примером.
Я попробую объяснить эту тенденцию самоубийства подростков с точки зрения психологии… Мы наблюдаем попытку повысить самооценку за счет принижения других. Как в Евангелии: спасибо, Господи, что я не такой, как он… Ожирение, алкоголизм, наркомания, проблемы на работе, проблемы в семье – это всё формы самоликвидации. Самоубийство, идея этого – всего лишь один из таких проявлений ощущения, что «весь мир ужасный». А на самом деле это сознание «я плохой». На группы ребенок реагирует эмоционально, его туда затягивает помимо его воли. Вот что там пишут? Там не пишут «кончай с собой», нет, там пишут: тебя не понимают, ты чувствуешь себя обиженным, тебя не любят, заходи по этой ссылке. Чтобы подросток мог сказать в ответ: может, тут меня не понимают, а вот тут – понимают, — этому нужно родителей учить. И даже бабушек и дедушек учить.
Церковью уже сказано: постановление Священного Синода о том, что нужно и молиться, и выявлять имена новомучеников, и конференции проводить – нужно попытаться осмыслить это время. Что касается декоммунизации – так это давно нужно сделать. Это и делается, но медленно. Какие-то улицы были заменены. Но очень медленно это идет. Хотелось бы побыстрее. Рядом с Князь-Владимирским собором – улица Блохина. Я хотел бы, как настоятель, чтобы она вернула свое название Церковная улица, как она была до революции. А Блохин – это революционер. А что делается с доской Колчаку? Одни так, другие так. Общество поляризированно, это – не диалог. А здесь нужен спокойный, деликатный, аргументированный диалог. А у нас сразу выкристаллизовываются две позиции – агрессивные, и один другого не слышит. Я слежу за этой историей в связи с мемориальным знаком Колчаку – несерьезно это выглядит. Я был недавно на одной встрече, где было человек сто. Обсуждали – как сохранить память о трагических событиях Я задал простой вопрос: на Левашовском кладбище 47 тысяч репрессированных, и я спросил у аудитории – кто из вас был там? Ну и что? Из 100 человек всего 5 человек подняли руку – вот вам процент нашей памяти.
Церковь не должна солидаризироваться ни с каким государственным строем, ни с какой властью, ни с какой партией, ни с какой политической силой. Строй менять [в 1917 году] надо было, но надо было делать это с христианским терпением. А если иерархия церковная всегда поддерживала государственный строй – она и получила по заслугам. Теперь, Господь вывел Церковь из этого плена государственного и дал нам возможность. Потом мы попали под коммунистический пресс – но теперь уже невольно. Будем ли за это насильственное пленение Церкви государством (коммунистическим) нести ответственность? Я считаю, да. Этот страдальческий крест – за то, что до этого (до революции) молчали по поводу всякой государственной несправедливости. Нельзя прикрываться православием. А то – «Православная ярмарка», «Православный мед»… Какой «православный»? Он может быть хороший или плохой.
Много таких вещей. Доску Колчаку нельзя повесить, а на улице Белы Куна можно жить. Вот я иду на радио мимо Морского корпуса Петра Великого, и там Ленин отметился – где он только не побывал, везде эти доски. А адмиралу Колчаку – нельзя. Что Ленин тут делал? А Колчак здесь учился. Вот сейчас говорят: если бы Исаакиевский собор передавали Церкви в 1990-е годы – не было бы никаких проблем. Так вот, если бы доску Колчаку тоже вешали в 1990-е годы – и тоже – не было бы никаких проблем.
Протоиерей Александр Степанов:
Единство слова и дела – это то, чего страшно не достает вообще современному миру. Слова обесцениваются, слова ничего не значат. Почему на том же Западе достаточно большое количество людей, европейцев принимает ислам. Они видят, что человек обмотался бомбами, начинился какими-то железками и подорвал себя. Но значит, этот человек убежден, что он действует правильно, он жизнь свою приносит на алтарь. В Ранней Церкви тоже были мученики, людей убивали, а они, тем не менее, мужественно и решительно шли на смерть. Конечно, это заставляет задуматься: а что же такое у них за вера, как же Бог им помогает, что они способны на такие самоубийственные шаги, когда человек жизнь свою кладет на алтарь своей веры. Вот это убеждает. А когда просто говорятся какие-то правильные слова, а потом оказывается, что за ними стоит совсем другая жизнь, это, конечно, сильно может разочаровывать. И это касается каждого из нас, это не только кто-то себя ведет не так, неправильно, но мы все живем не по своей вере.
Протоиерей Александр Степанов:
Что мы можем сделать, так это сосредоточиться на том, что в наших руках: что мы можем делать для того, чтобы отношение к Церкви в нашей стране было хорошим и добрым. Что мы можем сделать, чтобы привлечь в Церковь, не просто, чтобы люди смотрели с симпатией издалека, а чтобы люди захотели стать христианами. Вот это в большей степени в наших руках. Конечно, на общественном поле мы должны соответствующим образом выступать, жить соответствующим образом, показывать некоторое единство наших слов высоких, красивых, и жизни – вот это очень важно. Единство слова и дела – это то, чего страшно не достает вообще современному миру. Слова обесцениваются, слова ничего не значат.
Мир красный и мир белый – это два разных мира, два разных пути России. Россия избрала один из них, но есть люди, которые с этим не согласились, и они оказались кто-то уничтожен, кто-то вытолкнут за пределы страны. Так появилась иная Россия, которая до сих пор еще теплится где-то там в эмиграции. Так появились американцы, французы с русскими фамилиями, причем известными, знатными. Туда были вытолкнуты лучшие сыны нашего Отечества: писатели, композиторы, ученые. Наша страна прошла через много кошмаров, которые были прямым последствием революции: жуткие репрессии, коллективизация, голодоморы, ГУЛАГ. Многие считают, что Вторая мировая война во многом тоже является следствием событий, которые произошли в России (Брестский мир и прочее). Прошло 100 лет, и это повод задуматься о том, что там было и, может быть, задуматься на тему примирения, я согласен. Но выясняется, что Гражданская война не закончена до сих пор, потому что мы эмоционально реагируем на то или на иное. Я монархист, я считаю, что монархия была бы лучшим строем для России, но я не за абсолютизм. По крайней мере, был бы хозяин в стране русской, а монарх заинтересован кровно в развитии страны. Сейчас Россия к этому не готова. Более того, те люди, который сейчас орут, что они за царя-батюшку, как только царь-батюшка примет первый указ, который их хотя бы в чем-то ущемит (налоги поднимет), первыми же начнут кричать, что царь-то у нас неправильный. К тому же понятие «Помазанник Божий» предполагает веру в Бога. Поэтому при всех преимуществах монархии в нашей ситуации Россия сейчас не готова к монархии. Но эта история с тем, что Колчака какой-то районный суд объявил военным преступником и решили демонтировать мемориальную доску на доме, где он жил – для меня некий шок. Я видел страну, где гражданская война закончилась, это Великобритания, в этой стране стоят памятники и Кромвелю, и Карлу I, причем недалеко друг от друга. Есть другая страна, где гражданская война, можно сказать, закончилась – это Испания. Вы не найдете там ни одного памятника Франко сейчас, и ни одного памятника республиканцам, тоже позиция. И, с моей точки зрения, давайте так: чтобы гражданская война закончилась, по-настоящему, чтобы ее не разжигать, давайте так: мы принципиально демонтируем все памятники – и Колчаку, и Ленину со товарищи, переименовываем улицы на нейтральные, помним, что это было, и живем дальше. Либо вариант два: пускай стоят памятники Ленину, но наряду с этим стоят памятники, мемориальные доски и Колчаку, и Деникину, и Врангелю. И тогда мы можем сказать: да, война осталась в прошлом. Вот памятник истории, и это тоже памятник истории, был такой человек и такой человек, мы читаем биографию того и другого, и делаем какие-то выводы для себя, живем дальше. Всё, война осталась в прошлом. А когда происходит то, что происходит сейчас, это еще большее разжигание. Я, например, внутренне на стороне белых в той ситуации, и меня улица Белы Куна и станция метро «Фрунзенская» совершенно не радуют, но я готов проявить толерантность в данном вопросе, а, получается, те ребята – не готовы.
Я от лица всей Церкви выступать не могу, это может только Патриарх, но я скажу, в чем я непосредственно принимал участие. Когда праздновали еще 2000-летие христианства, то мы просили очень, обращались, за подписью митрополита Владимира, чтобы переименовать Советские улицы в Рождественские. Но на это нам даже и не ответили. Я всячески поддерживаю инициативы «Града Петрова» по этому вопросу, но вы спрашиваете, какая позиция нашего священноначалия… Было постановление Синода и, кажется, даже Собора, чтобы добиваться переименования улиц, давать им имена новомучеников, вернуть названия каких-то улиц. Пока что мы в этом отношении не очень активны, пассивность в этом отношении есть. Я не знаю, как нужно действовать, как поставить вопрос, чтобы войти в диалог с обществом. Судя по истории с памятной доской Колчаку, наше общество поляризуется, одни хотят, другие не хотят, и чуть ли не до драки доходит, как и сейчас с Исаакиевским собором.
Старый добрый принцип трех ступеней: сначала в духовной жизни человек как раб – он боится попасть в ад, он исполняет заповеди, который дал Бог, просто потому, чтобы Бог не осудил, не наказал. И в данном случае этот императив, спущенный сверху, работает. Просто Бог сказал «нельзя воровать», я бы с удовольствием украл, но боюсь, что Бог меня накажет. Это же состояние при адекватном развитии человека пройдет достаточно быстро, и человек переходит в состояние «наёмника». Состояние, когда человек не столько и не сколько уже боится ада, а сколько хочет оказаться в Царствии Небесном, его привлекают уже какие-то плоды духовной жизни, поэтому он делает добрые дела, чтобы Бог его наградил – это состояние наёмника, то есть он трудится за награду. И далее только он придет в состояние, которое называют «сыновством», когда человек все это делает просто потому, что он любит Бога и он по-другому просто не может поступить. Потому что его отношения с Богом таковы, что он принял эту парадигму евангельских ценностей, он смотрит, или пытается, или ему дано было в какой-то момент хотя бы ненадолго увидеть, посмотреть на мир сквозь призму библейского взгляда. Например, как можно любить врагов? Это вопреки и сверх возможностей человека, но если человек настолько близок ко Христу, настолько вдохновился Им и вкусил благодатной жизни, то он просто не может поступить по-другому.
Знаете, что страшно: вот по телевизору показывают, что жизнь такая прекрасная, надо просто пожевать эту жвачку и ты будешь счастлив. А он от телевизора отходит, смотрит в окно: там Веселый поселок, а не пальмы, он к телевизору – там пальмы. Что ему делать? Надо выключить. И, в конце концов, принять, что живешь ты Веселом Поселке, а не в Рио-де-Жанейро. Это надо принять, и принять это с благодарностью, потому что все остальное просто фантазия. Есть реальная жизнь, и ничего приятней реальной жизни нет. Нет ничего приятней этого пасмурного питерского неба, потому что здесь оно мне подарено Богом, нет ничего приятней моросящего дождя, он мне подарен Богом, это Богом мне дано сегодня. Нет ничего приятней моей семьи, какие бы у нас ни были трения, но это мне подарок от Бога. Когда я научусь за все это Бога благодарить, тогда моя жизнь и начнет приобретать оттенки счастья. Пока во мне нет благодарности, пока я считаю, что я могу Бога благодарить только за Рио-де-Жанейро, за белые штаны и за кабриолет – тогда я никогда не буду счастлив. И даже если мне на голову свалится и кабриолет, я все равно не буду счастлив, потому что у меня нет главнейшего для счастья чувства – благодарности.