Время Эрмитажа: Михаил Борисович Пиотровский

«Время Эрмитажа» на волнах радио «Град Петров»

Планета Эрмитаж

2015 г.

 

Екатерина Степанова: Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Радио «Град Петров» и Государственный Эрмитаж предлагают Вашему вниманию совместный проект, посвященный 250-летию Эрмитажа, крупнейшего музея России. Мы с Вами совершим неспешные прогулки по залам, будем  переходить из одного здания в другое, послушаем рассказы об экспонатах, событиях, ходе реставрации, исторических и научно-технических исследованиях, рутинных буднях и неожиданных находках археологических экспедиций, услышим, как звучит Эрмитаж. А главными участниками наших программ будут сотрудники музея. И так, «Время Эрмитажа» на Радио «Град Петров».

Сегодня мы беседуем с генеральным директором Государственного Эрмитажа, Михаилом Борисовичем Пиотровским.

Хочу поблагодарить Вас за то, что Вы уделили время нашим слушателям.

М.Б. Пиотровский: Для меня удовольствие и честь.

Екатерина Степанова: Спасибо большое, мы очень рады. Особенно в преддверии начинающегося большого проекта Радио «Град Петров» и Государственного Эрмитажа перед 250-летним юбилеем.

В начале нашей беседы хотелось бы задать общий вопрос. Эрмитаж — самый большой музей в России, один из крупнейших в мире. Преувеличить значение Эрмитажа для нашего города трудно. Он всего лишь чуть более чем на 50 лет моложе самого Петербурга, менялся вместе с городом. Но что такое Эрмитаж сегодня? Его образ, его облик?

М.Б. Пиотровский: Во-первых, спасибо. Я думаю, что мы начинаем хороший цикл. Радиостанция «Град Петров» хорошо известный наш давний партнер, и, я думаю, что это очень уместное место для того, чтобы сделать программу к 250-летию Эрмитажа. Я думаю, что она у нас получится не такая, как всякие другие программы из-за того духа, который есть у этой радиостанции и ее программ.

Эрмитаж сегодня — это результат 250-летней жизни. Есть стандартные истории и схемы, как развился Эрмитаж. Екатерина говорила: «Этим любуюсь только я и мыши». Причем, это было сказано не про Эрмитаж, а про ее личные комнаты. Так что, как всегда, все цитаты переиначены. Потом публичный музей, потом революция, открытый доступ народа, что на самом деле было правильно. Некие такие вехи развития, действительно, у Эрмитажа есть. Вехи развития, связанные с вехами развития России, и они идут к тому, что сегодня Эрмитаж есть большой мировой глобальный музей. Музей, претендующий на глобальную роль. Мне иногда говорят: «Все музеи пишут в своих миссиях: быть доступнее людям, европейский музей должен больше воспитывать, просвещать». А в последней миссии, которую мы писали для министерства, как раз говорится, что наша задача – это создание глобального музея, который работает и присутствует во всем мире. Это такая амбициозная задача.

Но на самом деле Эрмитаж сначала личный, частный музей императорской семьи, несколько противостоящий Кунсткамере, который есть публичный музей, созданный Петром. Затем эта коллекция разрастается в коллекцию, которая является частью двора и имперской политики с одной стороны, потому что сюда в первую очередь приглашали гостей, чтобы они все это видели. С другой стороны, приглашали и друзей: нестандартные приемы Екатерины – это Эрмитаж, одновременно явление и музей. Затем кредит на создание публичного музея Николаем I. Затем совершенно уникальный симбиоз музея с дворцом, нигде в мире такого нет. Есть много мест, где дворцовые коллекции становятся музеем, но нет такого, чтобы коллекция одновременно, почти с основания, существовала рядом с дворцом и переливалась туда-сюда: был музей при дворце, а потом дворец стал при музее, и частью музея. Это все достаточно трудно переламывалось, и теперь получился музей, который блестяще вписывается в Зимний дворец, и Зимний дворец играет по-иному. Это все не сразу получилось.

Затем был музей, сопротивлявшийся одним веяниям: продажам, распределению коллекций за пределами музея, и который одновременно собирал, делал универсальный музей. Этническим Эрмитаж стал в XX веке, когда появились: Отдел Востока, Русский отдел, многие коллекции влились из разных других музеев, те, которые считались или оказались профильными для Эрмитажа, как центрально-азиатские коллекции.

Потом война, где кроме всей истории блокады, Эрмитаж стал своими значительными усилиями символом того, что есть блокада, мистическим символом блокады: «культура, противостоящая злу». Такая мистическая миссия у него есть и сегодня.

Потом расширение его археологической роли, археологических коллекций. Последние 25 лет – это жизнь уже в новых условиях культурно-рыночных российских и мировых, и решение проблем музея за счет усиления его глобальной роли. Эрмитаж всегда решает проблемы через новые инициативы. Императорский музей мог вообще погибнуть, а он, наоборот, стал энциклопедическим музеем. Потом тоже мог погибнуть: быть приватизирован своими же сотрудниками, допустим, как заводы и все остальное. Но нашелся выход за счет расширения международных связей. Если по-простому – за счет экокультурной агрессии музея и утверждения его глобальной роли, что помогло выжить и создать целый ряд проектов. А, по-непростому, создан глобальный Эрмитаж, который присутствует в разных странах мира и который создал много музейных инноваций в последнее время: от Дворцовой площади как части музея до открытого фондохранилища, которое принципиально решает вопрос показа всех коллекций; и создания спутников Эрмитажа в разных конца света: в России и вне России. Инновация, которая создает новую форму отношений между музеем и его спутниками, не просто стандартные формы филиала, когда музей «отстегивает» что-то от своих коллекций и размещает это в каком-нибудь Меце, или в каком-нибудь Бирмингеме, или в каком-нибудь Ирбите – это все проходило и в мире, и у нас тоже. А получается новая, очень динамичная схема за счет связей, которые все время меняются, которые не устанавливаются раз и навсегда, но благодаря им музей и существует как глобальный мировой музей . В этом есть его большой смысл, заложенный еще Петром: это средство предотвращения изоляции России, а, наоборот, создание условий, в которых Россия многое в модах диктует, и является частью моды.

Я делал телевизионную передачу про фондохранилище, речь шла о Нартове и токарных станках Петра. Так вот чудная история, когда Меншиков закупал токарные станки и привозил их сюда, и одновременно Нартов изобретал такие станки, которые дарили прусскому королю, и Нартов туда привозил в качестве подарка изобретенные им станки. Вот такая система дороги туда и сюда – это то, что есть сегодняшний Эрмитаж в смысле своих интеллектуальных творений.

Екатерина Степанова:  Вы такое интересное выражение употребили — «культурная агрессия». Одно с другим вроде бы не сочетается. Можно как-то его раскрыть?

М.Б. Пиотровский: Термин, конечно, острый, и мне его уже снижали, но на самом деле это очень важная вещь. Это культурная активность вне музея, активность некоторым «навязыванием» рассказа о себе. Ведь есть такая обычная система: если сокровища только в качестве вещей, то поехала выставка в чужой музей, в музее ОНИ сделали выставку, ОНИ рассказали о ваших вещах, как ОНИ считают нужным рассказать. Обычно это делается с учетом своей публики. Получается американская выставка, французская выставка, японская выставка об экзотичной России: «Ах, смотрите, что у них такое интересненькое есть!» БОльшая часть выставок происходит именно так. Наверное, когда мы создаем образ России, это примерно тоже самое.

А здесь мы создаем свои центры, мы делаем сами выставки, мы создаем общества Друзей Эрмитажа, которые активно действуют, и все это вместе рассказывает о нашем «культурном продукте», простите за грубое слово. О том, как мы рассказываем свою собственную историю, как мы рассказываем чужую историю, как мы изучали историю Центральной Азии или французского искусства, и что из этого получилось. Надо сказать, что это не всегда вызывает полный восторг. Когда мы обсуждали еще проект создания музея Гуггенхайм-Эрмитаж в Вильнюсе, осуществится он или нет, то у журналистов был первый вопрос: «Это вы таким образом хотите вернуться к нам в Литву?» Я говорю: «Да, конечно, культурно хотим вернуться. Может, вопреки тем, кто не хочет, чтобы Россия присутствовала так, как она должна присутствовать в культурном поле».

То же самое происходит и в Америке. Всюду это такая активная культурная политика, рассказывающая не столько о том, что у нас есть, но и как мы все это трактуем, показываем и рассказываем, когда наше присутствие является частью культурной жизни разных городов. Наше присутствие – часть культурной жизни Казани, очень важная; наше присутствие и часть культурной жизни Амстердама, тоже очень важная.

Это немножко боевой термин, «наступление», но сейчас все термины стали боевыми. У меня сейчас есть другой любимый термин, который, говорят, тоже боевой, а он никакой не боевой: «территория искусства, которую надо защищать». Говорят, это звучит по-боевому: «защита территории». На самом деле, тут тоже есть некоторая активность и спор: что такое искусство, есть ли у него территория. Я считаю, что есть территория, на которой существуют другие правила, чем на улице, и ее нужно защищать от всех видов улицы. Улица у нас и государство, улица у нас и активные политические художники, которые политикой занимаются больше чем искусством, и разные претензии со всех сторон: что и как должен делать музей. Мы считаем, что мы должны отстаивать свое право делать то, что мы считаем нужным, потому что у музея есть свои права и традиции. Достаточно острый сейчас вопрос. Но музей показал в последние годы, не только наш музей, все музеи, что музей – это очень важная часть общественной и культурной жизни страны, значительно больше, чем это раньше казалось. Уже всем понятно, это видно даже по прессе, как позиция музеев в разных вопросах важна, важна людям. Люди воспринимают, смотрят на то, как музеи реагируют: будь то на современную историю, будь то на сегодняшний день, будь то на древнюю историю. Сейчас историй всяких хоть отбавляй.

Мы должны утверждать свое присутствие в мире, мы не должны замыкаться и говорить: «Вот у нас тут все, мы сами будем смотреть». Мы должны утверждать свое за пределами Петербурга, который есть символ петровской  России.

(Бой часов) 

Часы, кстати, по легенде принадлежали Чайковскому. Легенду я не исследую, чтобы не опровергнуть ее. У нас все часы работают.

Екатерина Степанова: Вы говорили, что есть разные – я не знаю, правильно ли сказать – филиалы Эрмитажа.

М.Б. Пиотровский: Мы боремся со словом «филиал». Филиал – это юридическое лицо самого же центрального учреждения. Это часть, за которую центральное учреждение не отвечает. Мы создали филиал, разместили там то, что не сильно нужно, и мы его содержим. Такие филиалы есть у многих музеев России, в мире есть.

Схема, которую мы предлагаем, это  «спутник»:  в Казани, в Амстердаме, в Омске, во Владивостоке создается свое юридическое лицо. Допустим, Эрмитаж-Казань, оно содержится местной властью. Эрмитаж представляет то, что сегодня называют контентом, содержанием: выставку, тексты каталогов, лекционные курсы, и все, что вокруг этого культурного продукта, а инфраструктура делается на месте. Плюс, соответственно, на месте создаются люди, которые работают вместе и готовят все эти выставки, тем самым воспитывается новая категория людей, которые являются фактически «эрмитажниками» по сути и по музейному воспитанию. Это не то же самое, что любой другой музей. К тому же местные власти всегда отвечают и оплачивают все расходы по выставкам, они это все содержат, поэтому они не ставят себе галочку: «Вот мы добились, мы вырвали у них, чтобы они нам из Эрмитажа привезли, вот какие мы молодцы». Если что-то не так, то они отвечают, значит, они «не так». Это очень повышает статус Эрмитажа, это статус, постоянно требующий общения на уровне губернатора, главы субъекта федерации. Это обязательный набор очень высоких требований к музею, которые помогают развиваться и всем окружающим музеям в этих местах. А не то, что наш филиал, значит, вы тут сами проведите себе сигнализацию. Нет, должны провести сигнализацию такую, какую мы требуем, а после этого все музеи вокруг тоже будут требовать у местной власти такую же сигнализацию и будут абсолютно правы. Мы много раз так делали до того, как создавали свои спутники. Я называю их спутниками, это очень хорошее слово, потому что, с одной стороны, тут есть очень хорошая идеология: русское слово, известно, что такое «спутник»; другой стороны, спутник – это довольно динамичная схема. Спутник выходит на орбиту, уходит с орбиты, если там что-то не так, он может менять те телевизионные каналы, которые он передает внутри себя, перемещается по орбите – эта схема есть у нас. У нас были созданы спутники, которые отработали свое, с орбиты сняты, например, в Лас-Вегасе. Все, что хотели, сделали, дальше уже было сложнее, чем интереснее, а создаются какие-то новые. У них разное содержание: наши спутники Эрмитаж-Италия — это больше научные исследования и создание условий для научных исследований, а Эрмитаж-Амстердам – это выставки и все, что вокруг выставок. Так что, это такая схема, которая еще дополняется различными нашими выставками и всякими виртуальными вещами: Радио Эрмитаж, телевидение Эрмитаж, два сайта on-line.

Екатерина Степанова: Вокруг Эрмитажа достаточно много, не знаю, правильно ли будет сказать, общественных или инициативных групп: Друзья, волонтеры. Можно об этом поподробнее?

М.Б. Пиотровский: Да, это важная часть, один из способов решения проблемы попадания в рыночную экономику. Всерождалось из очень утилитарных вещей. Стоп, денег нет, государства не существует, общественность не интересуется искусством – что делать, и как осуществлять громадные планы, которые были? Одним из способов было создание вокруг музея такого широкого общественного поля разных категорий людей, которые причастны к музею, и которые отдают музею свои силы: кто-то духовные, кто-то материальные силы. Причем они разные: и крупные меценаты, и попечительский совет, и общество Друзей. Это очень важная вещь, потому что общества Друзей мы создали в разных концах мира. Они помогали создавать и мобилизовать людей и бизнес в тех странах, чья культура у нас представлена: итальянцы помогали реставрировать итальянские залы, французы — французские, а кроме того, целый ряд проектов. Они же помогали созданию спутников Эрмитажа. Спутники рождаются там, где есть группы Друзей Эрмитажа, которым это интересно.

М.Б. Пиотровский: В группы Друзей входят самые разные люди. У нас есть разные организации Друзей в нескольких странах мира и есть общий круг Друзей здесь в России. Туда входят люди, которые платят некоторую сумму денег, помогают собирать другие суммы денег и участвуют в наборе разных мероприятий, связанных с Эрмитажем, к примеру, открытиях выставок. В нашем Клубе Друзей Эрмитажа мы проводим официальные мероприятия. Члены Клуба имеют право бесплатного входа в Эрмитаж в зависимости от взноса: один человек или два человека, много всяких разных привилегий. Как правило, члены Клуба, и это во всем мире так, это не богатые меценаты, те существуют отдельно, у них есть отдельные организации или они без организации. А это то, что сейчас называется модным словом краудсорсинг (crowdsourcing), когда из небольших взносов собираются суммы, которые мы используем. Обычно люди пишут нам, как они хотят использовать деньги, которые они нам платят в ежегодный взнос.

Блестящим примером такого краудсорсинга с помощью Друзей была реставрация тронного места в Георгиевском зале. Мы хотели его восстановить, реставрировать трон, само тронное место, для этого нужно было много денег. Когда мы начинали, денег и меценатов у нас было немного, в основном иностранные. Мы решили, что тронное место должно быть восстановлено на русские деньги. Мы пытались торжественно собрать эти деньги у «больших» людей, мы учинили День Георгиевского зала – он и до сих пор есть – и разные там буклетики, всякие вечера. Никого не удалось сагитировать, и тогда мы сделали эту программу частью Клуба Друзей Эрмитажа. Попросили собрать денег, и деньги, собранные понемножку, использовали для того, чтобы восстановить тронное место, плюс были еще какие-то деньги Эрмитажа. В результате это получилось, теперь все могут гордиться, что тронное место восстановлено усилиями Друзей Эрмитажа.

И много таких проектов. Есть проекты, где крупные спонсоры, а есть проекты, где единство, единая воля, объединение желания и помощи всех наших Друзей.

Волонтеры тоже очень важны, они у нас давно есть, у нас давно существует категория консультантов, которые сидят в залах, и это волонтеры. Так что это очень давняя традиция Эрмитажа. Сейчас появились еще молодые волонтеры, ребята и российские, и не российские, которые помогают нам решать проблемы с передвижением людей по музею, контроль за движением, особенно в летние периоды. Это такое хорошее движение, они много делают и в Эрмитаже, и в Малом Эрмитаже, они помогают нам восстанавливать Ропшу и многое другое. У людей есть некое настроение, идеология, причастность к музею. Таким образом, это не просто общественные организации вокруг нас, это влияние музея на общество, это особая форма. Эти люди уже совсем другие, у них есть ощущение, что они другие, «элитные», у них есть другое понимание обязанностей, и к ним можно обратиться в разных критических ситуациях, вплоть до того, когда нужна помощь в виде массовых выступлений.

Екатерина Степанова: А как можно стать волонтером? У вас есть какие-то особенные требования?

М.Б. Пиотровский: К волонтерам особых требований нет, потому что у нас есть специальный сектор волонтеров, к ним надо обратиться, и они скажут, что им нужно. Что касается Друзей, то просто можно заполнить анкету, заплатить небольшие деньги, дальше получаете билет и ходите на все мероприятия.

Екатерина Степанова: Вы уже упоминали, что есть Радио Эрмитаж, телевидение Эрмитаж, но есть еще газета и журнал, они с меньшей периодичностью выходят?

М.Б. Пиотровский: Что касается журнала, то журнал сначала выходил довольно регулярно, четыре раза в год, и был больше корпоративным журналом. Постепенно он стал терять дух корпоративности и становиться более общим журналом по искусству и культуре. Сейчас он по существу превратился в альманах, он выходит два раза в год с трудом. Он толстый, и имеет совершенно особый дизайн: между журнальным и книжным. Там бывают статьи и об Эрмитаже, и вообще об искусстве, о разных выставках в мире и обо всем остальном. По-моему, очень удачная форма. Он выходит на двух языках. Поскольку мы называем его журналом, это то, можно почитать и бросить, а, с другой стороны, это книга, и там есть много интересного.

Газета «Новости Эрмитажа» выходит четыре раза в год, она тоже на двух языках. Она печатает каждый раз план Эрмитажа с тем, какие выставки сейчас там находятся, статьи сотрудников Эрмитажа обо всех эрмитажных новостях. Это все очень дополняет сайт, фейсбук и твиттер, у нас есть еще музыкальные программы, фестивали… Так что — планета Эрмитаж.

Екатерина Степанова: Мы затронули такую глобальную тему как «планета Эрмитаж», поговорили о том, что такое Эрмитаж сегодня. Но истории коснулись совсем немножко. Мне бы все-таки хотелось вернуться к общей истории Эрмитажа и попросить Вас некоторые вехи обозначить. Дело в том, что в книге, вышедшей к 225-летнему юбилею Эрмитажа, Борис Борисович Пиотровский неоднократно во вступительной исторической статье называет музей картинной галереей. В Екатерининскую эпоху он использует это понятие, при Александре тоже… В какой момент музей перестал быть галереей, если пользоваться термином Бориса Борисовича, и стал энциклопедическим музеем, как Вы в прошлый раз упоминали о нем?

М.Б. Пиотровский: Музей начинался, надо сказать, не как картинная галерея. То, что называлось Эрмитажем у Екатерины, сначала это были комнаты-антресоли у нее в жилых комнатах, и там собиралось всякое прикладное искусство. Мы не очень детально знаем, но там была китайская, турецкая, персидская комната, там точно были китайские и турецкие вещи – это все прикладное искусство, к тому же Екатерина обожала резные камни. Она их собирала, камеи любила держать в руках… То есть собиралось все осязаемое.

Но когда Екатерина купила коллекцию Гоцковского в 1764 году, с тех пор, конечно, прежде всего собирались картины. С этого начался Эрмитаж, с этой даты мы и считаем наше основание. Это были картины, которые были повешены в залах, называемых Эрмитажем, в галереях вдоль Висячего сада. При этом всегда одновременно собирались книги. С самого начала Эрмитаж был музеем книг, и у него было много книжных экспозиций. Потом всех их пришлось убрать, когда стали покупать много античной скульптуры. Коллекция маркиза Кампана вытеснила книжные коллекции в хранилища и обратно в Публичную библиотеку, откуда их частично привозили. Были нумизматические коллекции: залы, выставки нумизматики. Но все-таки мир воспринимал Эрмитаж в первую очередь как картинную галерею, и мир вообще, и обыватель тоже.

Отношение постепенно менялось уже при Николае, когда влились археологические материалы, не только античные, но и скифские, материалы раскопок греческих городов в Северном Причерноморье – вот эта предыстория России, воплощенная в Эрмитаже, тоже стала важным этапом, здесь стала существовать археология.

Постепенно значение археологии расширялось: собирали Восток, но в основном уже после 1917 года, когда музей вобрал в себя много небольших коллекций: коллекцию археологического музея в Константинополе, которую нам удалось вывести оттуда; из Русского музея передавали вещи русских экспедиций в Центральной Азии; потом Иосифом Абгаровичем Орбели был создан специальный отдел Востока, и собирались восточные вещи отовсюду с тем, чтобы Восток занял полноценное место в самом Эрмитаже. Происходило даже выделение внутри Эрмитажа, восточные вещи выделялись отдельно, чтобы рассказать, что это Восток. Раньше это было, допустим, мусульманское искусство в средневековом европейском искусстве.

Начались очень большие археологические работы в тридцатые и в послевоенные годы. Материалы из археологических раскопок привозились в Эрмитаж. Есть знаменитые раскопки Кармир-Блура, государства Урарту; Пенджикента, это древний Согд – все это тоже добавилось к экспедициям Центральной Азии.

Это все собиралось здесь и создавало новый образ, все это делало не просто диапазон шире, но ключевыми вещами Эрмитажа стали не только великие произведения живописи, а, допустим, самый древний в мире ковер из Пазырыкского кургана знаменитых сибирских скифов. Не буду так прямо равнять картины и ковры, но специально ради него приезжает не меньше людей, чем специально ради той или иной картины.

Был создан Русский отдел, это идея Эрмитажа как памятника русской культуры, в связи с тем, что дворец стал частью музея. Все это вместе в XХ веке постепенно создавало такой универсальный музей. Он сейчас и дальше развивает свои направления универсального музея.

К примеру, это уже, если по вертикали: современное искусство. Эрмитаж всегда собирал современное искусство, Екатерина покупала произведения современного искусства, тут ничего нового нет. Но смысл выделения современного искусства как особого направления в работе Эрмитажа, рожденное, конечно, переездом сюда части галереи Щукина и Морозова – это рассказ о современном искусстве как части вот этой большой энциклопедии по вертикали тоже. Сейчас мы на это акцентируем внимание и смотрящих на Эрмитаж, и наше собственное внимание. Не отдельное искусство, создавшее революцию, которое требует специальных музеев, а просто отдел в Эрмитаже, который создает перекличку со всеми другими культурами, представленными в Эрмитаже: как более древними, так и горизонтально расходящимися. Вот так постепенно Эрмитаж и стал энциклопедических музеем.

Надо сказать, что энциклопедические музеи рождаются империей, в мире они есть, и это самые большие музеи: Эрмитаж, Метрополитен, Лувр, Британский музей, музей Берлина, который сейчас собирается воедино. Но больше такие музеи уже не появляются. После универсальных музеев появились национальные музеи, национально-государственные музеи, потом – локальные музеи.  Есть попытка, идея создания универсального музея в Абу-Даби, но едва ли получится, потому что уже другое время, и люди хотят иметь маленькие музеи у себя рядом, чтобы туристы приезжали к себе, чтобы человек мог выйти за калитку, посмотреть и вспомнить историю своего места. Это очень хорошая тенденция, важная, хотя рядом с ней идет идея энциклопедического музея, ее сопровождают некие противоречия, вечный разговор: «Верните это все в Парфенон из Британского музея».

Екатерина Степанова: А научная работа в современном смысле слова – понятно, что с самого начала были люди, которые за всем следили, – серьезная научная работа ведется?

М.Б. Пиотровский: С самого начала велась. Эрмитаж начинался буквально с коллекции монет. А коллекция монет – это громаднейшая работа по их освоению и написанию истории России на основе монетного обращения России, русского Востока, Золотой Орды, с этого все начиналось. Так что она была с самого начала, все крупнейшие научные проблемы России начинали обсуждаться в Эрмитаже. Мы вечно приводим пример, как директор Эрмитажа Гедеонов написал книгу «Варяги и Русь», это было начало знаменитой дискуссии. Она до сих пор читается и участвует в дискуссии. А его помощник академик Куник был его идейным противником, он защищал норманскую теорию, но он же издавал последние тома работы Гедеонова, и это по сегодняшний день у нас оплот правильного подхода к норманской теории.

История Золотой орды, целый ряд ключевых вопросов русской истории, русской культурной истории всегда осваивались в Эрмитаже. Каждая эрмитажная экспозиция, и каждая новая экспозиция всегда основана на новейших исследованиях, будь то Средняя Азия, будь то венецианская живопись, где теперь в первом зале появился самый ранний отреставрированный Тициан, «Путешествие в Египет», рассказывающий совершенно новую историю о становлении венецианской живописи. Будь то русская история, сегодня у нас модная вещь — тмутараканский камень, то, как мерили ширину Керченского пролива. Там целая история: он очень вовремя был найден, как раз после присоединения Крыма Екатериной; и, пожалуйста, там князь Глеб живет; это Тмутаракань, которая упомянута в «Слове о полку Игореве». В такой ситуации рождается идея, что все это, конечно, придумано и подделка. В целом история эрмитажной науки – это изучение тмутараканского камня вплоть до относительно недавних технологических исследований, показывающих, что это на самом деле совершенно нормальный камень, который не грешит ни против истории строения камня, ни против старорусской грамматики, языка и всего остального. И это несколько поколений эрмитажных сотрудников, которые этим занимаются. Так что, все, что в Эрмитаже есть — это атрибуции картин, которые меняются — это все есть большая эрмитажная наука, и без нее музея нет.

Иногда кажется, что наука где-то там, а тут есть вещи, и мы придем и их так посмотрим. Придете посмотреть «и так», а там совершенно другая этикетка. Поэтому мы и представляем некий культурный продукт, он является результатом науки. Вообще Эрмитаж – это академия, университет, театр, ну, и немножко зоопарк.

Екатерина Степанова: Энциклопедия Брокгауза-Ефрона говорит об Эрмитаже, что ко времени Александра III он достиг наивысшего расцвета. Понятно, что это период конца XIX – начала XX века. Но почему у современников сложилось именно такое впечатление, разве до этого расцвета не было?

М.Б. Пиотровский: Я думаю, что это исключительно текстологически: как раз издавалась она во времена Александра III. Надо сказать, что роль Александра III мы только сейчас немножко восстанавливаем. Во всяком случае, как известно, он был проповедником идеи создания Русского музея, в который уехала часть русских коллекций из Эрмитажа, и музей изобразительных искусств в Москве был имени Александра III. Он, действительно, много думал о музеях, но об Эрмитаже, может быть, меньше. Всплеск – с этим ничего не поделаешь, и с этим приходится бороться все время – всплеск был при Екатерине. У нас, когда начинают писать к 250-летию про Екатерину, я говорю: «Все, хватит про Екатерину, уже известно про Екатерину». Но, действительно, тот масштаб покупок, тот масштаб мирового отзвука и тот масштаб отзвука в стране, который был в результате создания Эрмитажа Екатериной, ни с чем не сравним.

Дальше уже шло как бы нормально. Потом, конечно, блестящий Николай I, который создал музей. Впервые этот музей был сделан Николаем I. Музей доступный, музей такой, как в Европе: и с наукой, и со всем остальным, и конечно, с большим вмешательством императора. Так что это тоже особый всплеск. При Александре III особого всплеска не было, хотя при нем покупались коллекции, он еще будучи наследником, купил с подачи Боголюбова, замечательного художника, коллекцию Базилевского. Потом он покупал картины Салона, и долгое время они были как-то в стороне, считалось: «Ах, ужасный вкус», тем более, что Александр III – один из самых оплеванных русских императоров в позднейшей истории. А потом оказалось, что все, что он собирал, французский Салон, сейчас безумно в моде. Мы его возим на выставки, и все в восторге, и очень жалеем, что многое из того, что продавалось из Эрмитажа в советское время советским правительством, было как раз из коллекции Александра III.

Потом советское время, когда музей стал совершенно другим. Ограничения дают или какие-то метастазы, или, наоборот, такие неожиданные мутации, потому что уже в XX веке Эрмитаж стал музеем-загадкой, музеем с большой буквы и в результате расширения, и войны, и послевоенного времени, и тем, что он оставался одним из твердых мостов между Россией и окружающим миром. Так что трудно сказать, когда самое блестящее время. Я думаю, что сегодня, каждый раз «сегодня», потому что музей очень живой.

Екатерина Степанова: Так же в этой энциклопедии приводится статистика, сколько человек посетило выставку, конечно, цифры не в пример нынешним, и такая оговорка: «не считая воспитанников учебных заведений, которые регулярно приходят группами на экскурсии». То есть традиция обучения школьников возникла более 150 лет назад?

М.Б. Пиотровский: Я думаю, что это все началось, когда он стал общественно открытым музеем, то есть при Николае I. При Екатерине это было иначе: для своих: «Смотрите, какая прелесть», для иностранцев: «Смотрите, какие мы великие». Но при Николае I уже постепенно началось обучение. Вообще роль музеев – ее только надо правильно описывать – воспитательно-обучающая, и обучать надо с молодого поколения, это громадная роль. Так было всегда, хотя были разные формы организации.

Екатерина Степанова:  В Эрмитаже всегда присутствуют школьные группы. Сегодня что можно было бы посоветовать нынешним школьникам, с чего им начать знакомство с Эрмитажем?

М.Б. Пиотровский: Я полагаю, что сегодняшние школьники должны сначала посмотреть интернет-сайт Эрмитажа, хотя бы твиттер и фейсбук, потому что на фейсбуке регулярно выставляют разные вещи из Эрмитажа, связанные с какой-нибудь датой или еще что-нибудь совершенно неожиданное там можно увидеть. Потом идти в Эрмитаж, в Эрмитаже есть испытательная компьютерная галерея, есть навигационные киоски, где можно набрать себе маршрут и по нему пройтись по карте. Таких игр вполне много.

У нас есть школьные кружки, есть методические разработки для школ. Школьники ходят в Эрмитаж и группами, и в каникулы полно народа. Но, честно говоря, я за то, что сейчас наступило время индивидуального посещения. Просто прийти в Эрмитаж – а для детей это бесплатно, для школьников бесплатно – просто поболтаться хоть немножко по Эрмитажу, с этого начинать. Если не понравится, можно не приходить, если понравится – будут другие способы.

Екатерина Степанова: А где бы Вы им посоветовали «поболтаться»?

М.Б. Пиотровский: Ну, это сложно. Обычно дети во всем мире прежде всего «болтаются» в древнеегипетских залах. Я-то не «болтался» в древнеегипетских залах. Я думаю, начать с больших просветов, здания Нового Эрмитажа, где громадные итальянские картины. Потому что это одновременно и дворец, но это не экспозиция типа: «Ах, как жили люди», все-таки там не жили, а это выставочные залы дворцового типа; в тоже время это прекрасные картины, интересно разобраться в их сюжетах, потому что есть очень важные античные, библейские, евангельские сюжеты. Потом зайти в Лоджии Рафаэля и проверить свои знания Библии. Если человек узнает пять эпизодов, то тогда можно идти дальше. Надо сказать, что в советское время одним из средств просвещения по поводу содержания библейских историй были как раз Лоджии Рафаэля.

Екатерина Степанова: А у Вас есть свой любимый маршрут в Эрмитаже?

М.Б. Пиотровский: О своих личных никому не говорю. А так у нас есть несколько маршрутов: у нас есть маршрут короля Хусейна, у нас есть маршрут Александра Николаевича Сокурова в фильме, как он сюдаидет, маршрут Билла Клинтона, маршрут Бориса Николаевича Ельцина, маршрут Владимира Владимировича Путина – это все разные маршруты, по которым мы водим гостей. Водим самых разных гостей по разным маршрутам: смотря откуда начинаются, какие вещи интересны, кому-то надо показывать Матисса, кому-то не надо.

Екатерина Степанова: А взрослый человек, который первый раз оказался в Петербурге и пришел в Эрмитаж, что может посмотреть? Я  когда-то в детстве слышала, что какое безумное количество времени займет, даже если по одной минуте постоять у каждого экспоната, что человеческой жизни не хватит.

М.Б. Пиотровский: На самом деле ни в каком музее больше двух часов пребывать нельзя, это известный синдром уставания, синдром Стендаля. Нельзя и не надо, потому что быть в музее – это некое напряжение, это работа мозга. Удовольствие от музея обычно сравнивают с удовольствием от спорта, а не с удовольствием от вина, оно не приходит автоматически. И поэтому для начала надо почитать, потом походить, потом снова почитать и потом выбрать, куда прийти.

Я бы просто пришел. Я люблю в каждом незнакомом городе для начала уйти и где-нибудь заблудиться, а потом выбираться. В Эрмитаже везде все интересно, и очень интересно попасть сразу не в самые главные залы. Понятно, главная лестница, Тронные залы, все равно человек туда попадет, а нужно стараться забрести куда-нибудь и увидеть такие вещи, которые даже не ожидал увидеть, такие всегда есть, тем более, что всегда есть выставки.

Говорят, в Эрмитаже трудно: заблудиться можно, но есть очень простая вещь – Эрмитаж один из немногих музеев в мире с большим количеством окон, поэтому все очень просто: справа окна держись или слева, и куда-нибудь придешь, но идти проходится, конечно, долго.

Бывает, приходят делегации и говорят: «Нам быстро, за 15 минут». Но за 15 минут нельзя, от входа до другого входа полчаса. Полчаса гарантирую, за полчаса можно тоже показать.

Я за свободное пребывание, а потом браться за книги. Есть очень хороший эрмитажный сайт, много разных путеводителей, есть вообще много разных книг. Потом можно прийти и на экскурсию. Я бы сначала ходил не с экскурсией, если есть такая возможность. Но если человек приехал на два дня в Петербург и только на два часа в Эрмитаж, то у нас есть экскурсии и экскурсоводы, можно пройти что-то узнать. А вот самому хорошо походить, немножко заблудиться, просто побыть, посмотреть. Все можно смотреть: даже пол, стены, мебель, виды из окон, картины, которые висят, скульптуры, которые стоят, люди…

Екатерина Степанова: А если каждый месяц ходить? Вот у Вас существует бесплатный день, такая приятная вещь. Если человек задается целью познакомиться с Эрмитажем, повысить свой культурный уровень. Что можно сделать?

М.Б. Пиотровский: У нас есть эрмитажные циклы, лекции, направленные экскурсии. Лекции слушают в лектории в среду, в среду у нас долгий день, все работают до девяти вечера. Можно ходить на специальные цикловые экскурсии тоже два раза в неделю, там есть разные направления, для этого надо покупать абонементы, их нужно успеть купить в сезон, и тогда в пустом музее люди ходят с экскурсоводом.

А так опять же по вкусу, наверное. Но все равно надо посмотреть, во-первых, Зимний дворец, потому что это русская история и нет другого такого места, где стены бы рассказывали сами по себе историю всего, что тут происходило. Имперская история тут началась, и кончилась она здесь.

Потом, я думаю, нужно посвятить минимум день Рембрандту, день Матиссу, дальше можно выбирать. Сегодня Рембрандт и Матисс – это самые модные художники в мире. Поэтому советую прийти в Эрмитаж посмотреть Матисса, посмотреть Рембрандта. Раньше был в моде Леонардо да Винчи, можно его посмотреть. Тут очень свободно, демократический музей. Вообще музей демократичны тем, что они дают возможность всем, что угодно смотреть, много очень разного. Можно любоваться резьбой какой-то замечательной штучки и не смотреть, что это какой-то прусский орден с какой-то там историей, а можно и наоборот.

Пол, украшения, все есть для каждого, поэтому надо выбирать. Музей, конечно, воспитывает, очень ненавязчиво воспитывает, но воспитывает хороший вкус, а не трактовку истории. Вот это очень важно. Но вкус, конечно, влияет на трактовку истории.

Екатерина Степанова: Последний вопрос, который я хотела бы задать. 250 лет Эрмитажу, наверняка есть выставки, с чем горожане могут познакомиться?

М.Б. Пиотровский: Горожане получают великие подарки: открывается восточное крыло Главного штаба с экспозициями, которые там будут. Это XIX век: прикладное искусство, фарфор, живопись XIX века, Галерея памяти Щукина и Морозова, Галерея памяти Фаберже с современными ювелирами, Музей наград. Музей гвардии, Комната канцлера Нессельроде и канцлера Горчакова, который теперь благодаря Крыму у нас еще больше вознесся, Кабинеты-музеи министра финансов и залы современного искусства, где летом пройдет фестиваль «Манифеста», несмотря на нежелания разных сторон, чтобы он проходил. Мы подарим в конце года выставочные залы в Малом Эрмитаже, где будут реставрированы старый манеж и конюшни, там будут выставка витрин и история развития музея, музейной идеологии через витрины. У нас будет открыто новое помещение для посещения второй очереди фондохранилища в Старой Деревне, это тоже большой подарок городу, это наше новшество.

Кроме того, будет много разных выставок об археологии Эрмитажа, о приобретениях Эрмитажа, о реставрации в Эрмитаже, большая выставка костюмов, условно говоря, бал в Зимнем Дворце, где будут костюмы правителей, знати и костюмы лакеев и придворных…